Но Волжин увидел нечто совсем другое: в траншее появилась маленькая красноватая искорка. Это было довольно странное явление – крошечная искорка, розовый светлячок на темном фоне. Откуда взялся этот светлячок? Что он означает?..
Когда Волжин догадался, что это, он испытал чувство, знакомое только снайперу, увидевшему прячущегося врага. Словно и не было долгих томительных минут бесплодного выжидания!..
Сомнений больше не было: там, в траншее, стоял человек с папиросой. Нет, не с папиросой, а с сигарой. Немецкий офицер! Стоит и посматривает в нашу сторону, уверенный в своей невидимости. Ему, конечно, и в голову не приходит, что днем его сигару могут заметить русские: на расстоянии восьмисот метров самый зоркий наблюдатель в дневную пору не заметит слабо светящийся кончик сигары. Но немец не знал одного: Волжин находился в три раза ближе.
Искорка от сигары то про'падала, то вновь разгоралась: офицер спокойно попыхивал сигарой.
Не спеша, Волжин посадил искорку на пенек прицела и плавно нажал спусковой крючок. Выстрел. Искорка исчезла.
Из вражеской траншеи донеслись крики.
«Ага! Попал, стало быть! – удовлетворенно подумал Волжин.- Ишь как разволновались! Похоже, что начальство подшиб».
Волжин не ошибся. Взбешенные гитлеровцы открыли огонь из пулеметов и минометов.
Но снайперы в это время уже сидели в воронке за бугорком. Они углубили эту воронку и снабдили подобием козырька, защищавшим их от пуль и осколков. Укрытие получилось надежное. Оно не могло спасти только в случае прямого попадания мины, но вероятность такого попадания была ничтожна.
Стемнело. Вторично «уничтоженные» снайперы стали сниматься с огневых позиций. Гитлеровские минометы произвели еще один рне- запный огневой налет по бугорку. Снайперы залегли. Осколки свистели и визжали у них над головой. Огневой налет продолжался не более минуты, потом разом все стихло. Гитлеровцы «уничтожили» русских снайперов в третий раз.
– Цел? – спросил тихонько Волжин.
– Цел,- отвечал Пересветов.- А ты?
– Я-то дел, а вот компас у меня разбило осколком.
– Плохи наши дела! – сказал Пересветов.
Компас у них был один на двоих. И только
теперь они по-настоящему оценили, какой это чудесный прибор. Снайперы привыкли ходить по азимуту. И днем и ночью магнитная стрелка была их путеводительницей; ночью кончик ее светился красивым зеленоватым светом – так же, как и цифры на лимбе. Теперь компас погиб.
– Ничего,- успокоил своего друга Волжин.- Не заплутаемся.
– На небе, как на зло, ни звездочки! – вздохнул Пересветов.
– И без звезд обойдемся. Для начала направление мы знаем.
Итти в темноте прямо, не сбиваясь в сторону, очень трудно, почти невозможно. Снайперы знали это. Пройдя метров сто, они легли на землю, чтобы увидеть на горизонте общий контур своих траншей. Они хорошо изучили эти очертания и знали, куда держать курс. По мере приближения к- переднему краю снайперы высматривали знакомые ориентиры. Справа должна была остаться телеграфная линия. Припав опять к земле, разглядели на фоне неба черные черточки столбов. Наконец, увидели отдельное дерево, искалеченное снарядом. Этот ориентир для них был все равно, что табличка с указующей стрелкой и надписью. Отсюда до стрелковой траншеи было совсем близко. Снайперы подумали: «Вот мы и дома». Ориентируясь по дереву, они пришли прямо к узкому проходу в проволочных заграждениях. Волжин тихонько свистнул.
– Чего рассвистался? – послышался из-за проволоки веселый голос.- Небось, давно уж вас видим. Не слепые!
В траншее снайперов засыпали вопросами, но находившийся здесь командир взвода строго приказал:
– Отставить разговор! Все узнаете в свое время. Сейчас их сам комбат ждет. Приказал явиться немедленно.
Капитан Ивлев ожидал снайперов в своей землянке. Поздоровавшись с ними, он попросил:
– Садитесь. Я знаю, как вы утомились.
– Ноги у Нас не устали, товарищ капитан. Работа сегодня была у нас больше лежачая,- возразил Волжин.
– Что за пререкания? – шутливо прикрикнул командир.- Садись и рассказывай. Со всеми подробностями, как и что…
– Так,- молвил капитан, выслушав сообщение Волжина (командир батальона был необыкновенно скуп на похвалы).- Что еще имеешь добавить?
– Гитлеровцы в том районе стали чересчур осторожны, товарищ капитан. Надо попытать счастья в другом месте.
– В каком же это? – спросил командир.- Небось, опять что-нибудь выдумал?
Да, конечно, у Волжина был уже план новой замечательной засады. План этот он всесторонне обсудил со своим напарником, и тому
замысел друга очень понравился. А командир батальона отнесся к предложению сдержанно.
– Над этим еще надо подумать,- оказал он.- Я сам посмотрю по карте, что тут может получиться. Потолкую с разведчиками. Они все эти места облазали. Идите, отдыхайте. Пока хорошенько не отдохнете, о таком предприятии не может быть и речи.
Нельзя сказать, что предложение Волжина не понравилось капитану Ивлеву. Опытный командир, он сразу оценил план снайперов; он помнил суворовское правило: «Делай то, что враг считает невозможным, чего он, во всяком случае, не ждет». Но капитан очень дорожил своими снайперами и не хотел рисковать ими.
Снайперы имелись в каждой роте полка Зотова, и обычно действиями своих снайперов руководил командир роты. Но двух молодых снайперов второй роты – Волжина и Пересветова командир батальона взял под свое личное наблюдение и сам давал им боевые задачи. При этом он старался, насколько возможно, беречь их. Пожилой офицер, он не только ценил Волжина и Пересветова как снайперов, он питал к ним отеческие чувства. Особенно нравился ему Волжин. Глядя на его смеющееся лицо с детски-ясными голубыми глазами, яблочно-румяными щеками и задорно вздернутым носом, трудно было поверить, что это грозный истребитель фашистов.
Корреспондент армейской газеты рассказал капитану Ивлеву такой случай. Однажды их фоторепортеру приказано было снять в полку Зотова отличного снайпера и отличного повара. Лейтенант сфотографировал Волжина и Кузнецова, отослал оба снимка в редакцию, а сам проехал в другую часть. Как всегда, на обороте своих фото он сделал краткие надписи. Но в редакции решили, что фоторепортер перепутал. Всем показалось, что мрачноватый, худощавый парень, с горящими, как угли, глазами обязательно должен быть снайпером Волжиным, а круглолицый, улыбающийся во весь рот паренек не кто иной, как повар Кузнецов. Чуть было не сделали в газете из снайпера кашевара!
Глядя на Волжина, капитан часто вспоминал этот курьезный случай и улыбался.
После каждой новой записи в его снайперской книжке Пересветов старался улучить минутку, чтобы написать письмо отцу. В письме он обязательно сообщал, сколько врагов истребил. Волжину тоже очень хотелось поделиться радостью победы с самым близким, родным человеком, но он оберегал мать от тревоги и беспокойства и писал, что попрежнему находится в запасном полку и что все у них тихо и мирно. Писать так становилось уже невмоготу – перо из рук валилось. Дальше так продолжаться не могло. Наконец, он придумал способ, не тревожа мать, сообщать ей о своих успехах на фронте и обо всех боевых делах. Он написал, что теперь ремонтирует заграничные механизмы. Это – работа высокой точности, требующая большого внимания и искусства. В таких иносказаниях изображая истину, он несколько успокаивал свою совесть – совесть снайпера, в числе основных заповедей которого значится правдивость.
Сочинять «аллегорические» письма было нелегко. Волжин с завистью поглядывал, как Пересветов быстро, не задумываясь, пишет все, что хочет. Самому ему приходилось думать над каждой фразой и после еще несколько раз перечитывать написанное, чтобы как-нибудь не проговориться.
ЛЯГУШАЧЬЕ БОЛОТО
Рапорт о поражении русскими снайперами разносчиков пищи и двух других солдат пошел, как водится, по команде и к вечеру дошел до командира части полковника Липпе. Это был пожилой немец с обрюзгшим лицом и порядочным животиком. Полковник быстро произвел в уме подсчет. Считая этих четырех, всего за день было убито и ранено русскими снайперами на участке полка одиннадцать солдат. Вместе с семью, убитыми при огневом налете русской артиллерии (прямое попадание в стрелковую траншею, получится восемнадцать. Среднесуточные потери по восемнадцать человек составят пятьсот сорок в месяц. А если в месяце тридцать один день, то пятьсот пятьдесят восемь (Липпе любил подсчитывать точно). Это более двух рот… Черт возьми! Так весь его полк может без боев, бесславно «растаять» здесь, под Ленинградом!