Алекс Бауман, сидящий во главе стола, слева от Джерико, изложил свою позицию предельно ясно:
– Считаю необходимым вполне откровенно признаться, что я не такой уж поклонник искусства, Джерико. Я не люблю театр, не люблю кино, не считая новинок с обнаженной натурой. К балету и музыке я испытываю отвращение, а живописи не понимаю. Так что я предпочел бы вести беседы на какую-нибудь другую тему. – Он улыбнулся своей улыбкой, полной ненависти.
– Кроме секса и спорта ничего и не осталось, – ответил Джерико.
– Я не люблю говорить о сексе…
– Тогда только спорт.
– Знаю, что раньше вы служили в морской пехоте. Вам приходилось убивать человека ножом?
Джерико приветливо улыбнулся.
– Много раз, – ответил он, думая не столько о хозяине дома, сколько о Бобе Уилсоне, который заманил его сюда.
Боб сидел на противоположном конце стола, справа от Лиз Бауман. Он безуспешно пытался заинтересовать ее, но неизменно терпел поражение. Она по-прежнему курила свои бесчисленные сигареты, наливала виски из своей личной бутылки и улыбалась абстрактной улыбкой, не имеющей никакого отношения к произносимым ею словам. В ней соединились красота и безыскусность. Странное сочетание.
– Я хочу спросить вас, Джерико, – сказал Ломекс, – вот вы занимаетесь изобразительным искусством. Не кажется ли вам, что актеры с их фальшивыми эмоциями давно устарели? Разумно ли вообще считать их творцами?
– Мы живем в неразумном мире, – ответил Джерико, – а кроме того, можно ли называть творчеством фильмы о сексе?
– Хотелось бы надеяться, – ответил Ломекс.
Мисс Жаркова наконец обнаружила знание английского:
– Должно быть, проституция стала разновидностью искусства в тот день, когда Колумб совершил свое открытие.
– Зарабатывать деньги любовью, что, собственно и является сутью проституции, вообще довольно старомодная идея, – сообщила рыжая в мини и улыбнулась Алексу Бауману.
Мисс Жаркова, тонкая и гибкая, как пантера, поднялась с места и посмотрела на Джерико глазами, оттененными фиолетовым:
– Не могли бы вы увезти меня куда-нибудь и угостить гамбургером? Я нахожу, что атмосфера здесь просто тошнотворная.
Боб Уилсон вскочил и посылал Джерико умоляющие взгляды. Джерико с сожалением проводил глазами восхитительные ломти жареной говядины, лежащие на серебряном подносе, который как раз вносил дворецкий, и тоже поднялся.
– Не беспокойся, Боб. Как раз перед обедом юный мистер Прентис недвусмысленно дал мне понять, что мы с мисс Жарковой всего лишь играем роль витрины. Завтра, когда появятся покупатели, мы снова будем на месте. А пока что…
Он предложил балерине руку, и они вышли на террасу, залитую светом луны. Сквозь тонкую ткань льняного пиджака он чувствовал, что Жаркова вцепилась в него ногтями.
– Благодарю вас, – пробормотала она.
– И есть за что, мадам. Жареная говядина выглядела бесподобно.
Она отступила на шаг и повернулась к нему лицом. Ее движения были благородны и полны изящества. Минимализмом шестидесятых она пренебрегла и надела длинную юбку из серебристой ткани; блузка была настолько прозрачной, что при взгляде на нее перехватывало дыхание.
– Вам вовсе не обязательно куда-то меня везти, – сказала она. – Я просто хотела, чтобы вы помогли мне сбежать от этих уродов.
– Вы не из России, – с улыбкой определил Джерико.
– Бруклин-Хейтс, – ответила девушка.
– Это непременно должен быть гамбургер?
– И я не сексуальная маньячка, – не отвечая на этот вопрос, сказала Таня.
– Неподалеку отсюда я обнаружил одно местечко, где подают изумительных моллюсков.
– Обожаю моллюсков.
Он снова взял ее за руку и подвел к красному «мерседесу», который так и стоял возле главного входа. Она скользнула на сиденье рядом с ним и расслабилась. Когда они выехали на голубоватое под луной шоссе, он покосился на нее. Ветер трепал ее темные волосы, и, несмотря на тщательно наложенную косметику, она выглядела совсем девчонкой.
– Вас-то как угораздило? – поинтересовалась она.
– Я кое-чем обязан Бобу Уилсону.
– Видно, чем-то серьезным, – засмеялась она.
– Жизнью. Он спас меня в бою за Бункер-Хилл.
– Вы не выглядите таким уж старым.
– Это было в Корее. А вы как попали в логово Бауманов?
– По доброте сердечной.
– Должно быть, вы влюблены в кого-то, кого я не видел. Никто из тех, кто там был, не подходит на эту роль.
– С помощью лести вам это место не занять. – Она смотрела на залитые лунным светом холмы. – Сотни детей напоминают мне о моей собственной судьбе. Я говорю о детях, которые хотят научиться танцевать. Фонд Боба Уилсона может дать им такую возможность.
– Не уверен, что одобряю эти субсидии для тех, кто отобран по принципу талантливости.
– Могу представить, как вы к этому относитесь. Полотна, украшающие американские дома, написаны людьми, которые никогда не учились основам мастерства, художниками, не имеющими представления о технике живописи. Сейчас эпоха самоучек. Но балет… – Она снова отвернулась к холмам. – В танце не сфальшивишь, Джон Джерико. Тут уж вам без техники не обойтись. А кроме того, нужна серьезная физическая подготовка. Потому что, пока у вас не будет выучки, вы не сможете импровизировать. В вашей области Пикассо был новатором, он додумался до кубизма и еще бог знает до чего. Но сначала ему пришлось пройти школу.
– Превосходная речь!
– Если у вас не разработаны пальцы, вы не сможете играть на скрипке. Люди, которые стремятся изучить основы своего искусства, заслуживают поддержки. Я сама вхожу в пятерку первых балерин мира, – она улыбнулась, – только потому, что прошла школу и хорошо владею техникой своего ремесла. Вы стали знаменитым художником по той же причине. Дети, которые хотят пойти по моим или по вашим стопам, вправе ждать помощи. Вот потому я и приняла предложение Боба Уилсона, я поняла, что действительно могу кому-то помочь, и пусть даже заодно моей помощью воспользуются сотни бездарей.
– Я пришел к заключению, что вы очень славная девушка, – сказал Джерико.
Моллюски оказались совершенно исключительными. Таня повязала на шею салфетку, чтобы не испачкаться растаявшим маслом. Насытившись, они заказали мятный ликер со льдом и капелькой бренди. Вечер оказался на удивление легким и свободным. Таня обладала редким качеством – она не вынуждала вас все время помнить, что перед вами звезда.
Когда они не спеша ехали обратно через владения Бауманов, Таня вздохнула. Она сидела, откинувшись на спинку сиденья и заложив руки за голову.
– В последний раз я так славно отдыхала, когда мне было лет двенадцать.
– Не вы одна, – отозвался Джерико.
– Тогда я дружила с одним мальчиком. Он был моим ровесником и брал меня на рыбалку возле Шипшед-Бхей. Он сам насаживал мне на крючок наживку. И никто не приставал к нам с россказнями про птичек и бабочек. – Она слегка улыбнулась, искоса взглянув на Джерико. – За последние десять лет вы – единственный мужчина, который не хватает меня в охапку и не начинает срывать с меня одежду, едва мы остаемся наедине. Я много раз пыталась убедить себя, как здорово было бы обойтись без этого. И вот теперь так и случилось. – Она рассмеялась. – Что-то не так?
– Это всего лишь дисциплина и выучка, – ответил Джерико.
– То есть?
– Это ваши собственные слова. Проявить перед вами свое нетерпение означало бы обречь себя на неудачу.
Она потянулась и коснулась его загорелой руки кончиками пальцев:
– Спасибо вам за все.
Шины вновь зашуршали по голубовато-зеленого цвета асфальту. Скоро показался огромный серый дом, в котором еще светились окна.
– Что вы думаете о нашей хозяйке? – поинтересовался Джерико.
Легкая дрожь пробежала по ее изящному телу.