Как мне потом рассказали, проспал я на КП роты восемнадцать часов подряд. Так вот сидя и спал. Меня никто не тревожил. И только на другие сутки, когда я пришел немного в себя, мне рассказали, что произошло в тот день. Немецкие артиллеристы, стрелявшие именно по трамваю, выпустили ровно одиннадцать тяжелых снарядов по этой приметной цели. Огонь вели дальнобойные орудия из-за Урицка и Стрельны. Задача у них была — уничтожить русского снайпера, засевшего в трамвае, как они думали. Шестым снарядом, разорвавшимся почти рядом с моим НП, я и был заживо погребен в своей стрелковой ячейке. И только после артобстрела наши ребята с санитарами, посланные комбатом Морозовым и военфельдшером Иваном Васильевым мне на помощь, откопали и выволокли меня, почти бездыханного, из этой могилы и притащили на командный пункт роты.
— А моя винтовка?.. — Это были первые слова, которые я, заикаясь, произнес за последние два дня.
— Э… милый! Хватился! Да твою винтовочку-то так искорежило — ну прямо в три дуги! Так что ее теперь ни один специалист не починит! Жди уж новую!
— Ну а пока, — сказал комбат Морозов, — отдыхай. Пойдешь в полковую санчасть, полежишь там, если не хочешь попасть в госпиталь. Контужен ты здорово, так что без медицины не обойдешься!
Ночью меня провожали в «глубокий тыл» — в полковую санчасть, где «свирепствовала» наша Верочка Ярутова — военфельдшер, храбрая женщина, с первых же дней войны принимавшая непосредственное участие в боях и спасшая от смерти многих моих товарищей.
— Ага, голубчик! Попался и ты теперь в мои руки! Ну, давай ложись вот на эти нары — сейчас мы тобой подзаймемся.
Она что-то творила со мной: мяла мои суставы, делала какие-то уколы, занималась восстановлением речи.
Приятной неожиданностью для меня было появление в санчасти моего дружка, Володьки Дудина. Почувствовав тогда, что со мной случилось неладное, и зная, где я нахожусь, Вовка полез меня выручать, да и сам попал под осколки последнего, одиннадцатого снаряда. Сейчас я слышал, как он торговался с Верочкой и между ними происходил такой разговор:
— Ну, голова твоя будет в порядке. — Верочка заканчивала сооружение настоящей чалмы на голове Дудина. — А теперь снимай штаны. Где там осколки застряли?
— Верочка, ну, товарищ Ярутова! А может, обойдемся? Что же это ты меня штаны заставляешь снимать — перед дамой-то!
— Снимай, пижон! Укол противостолбнячный я тебе куда делать буду? А осколки твои кто вынимать будет?
— Товарищ военфельдшер, дорогой ты наш лейтенант, ты хотя бы отвернись, коли на ощупь!
Потом мы долго не могли заснуть, подтрунивая друг над другом и хохоча по всякому пустячному поводу. Нам было весело, потому что мы были молодыми, мы были вместе, рядом, мы отдыхали, несмотря на наши недуги. Даже они вызывали у нас сейчас смех, потому что все уже было позади. Пусть всего лишь в километре от переднего края, но мы были «в тылу», лежали, вытянув ноги и сняв сапоги, на душистом сене, положенном на настоящие нары, и даже прикрытые одеялами, которых мы не видели с самого начала войны. Однако пистолеты и гранаты лежали у каждого под подушкой…
Из письма с фронта в Тамбов матери:
Дорогая моя мамуля! Ничего я не скрываю. Честно: я жив и здоров, цел и невредим.
Прежде всего сообщаю, что мы с Вовкой Дудиным сейчас отдыхаем в тылу — это нам вроде награды. Я, например, недавно за день уничтожил одиннадцать фашистов — вот меня и поощрили. А вчера к нам мимоходом забрел знакомый разведчик, который рассказал, что три дня назад наши взяли в плен важного фашиста. Тот на допросе сообщил следующее: «Какой-то ваш снайпер убил за два часа одиннадцать доблестных солдат нашего рейха. И среди них один был генералом, а другие — двое полковников и несколько офицеров, приехавших из Берлина по заданию ставки».
Так что на моем счету теперь есть еще и генерал с полковниками для коллекции.
Вот видите, я правдиво отчитался за свою работу на фронте. Теперь жду Вашего отчета о работе и жизни.
Евгений.
Дуэль
Декабрь был суровым. Эта памятная всем зима 1941/42 года оказалась ранней и лютой: по ночам трещали сорокаградусные морозы, а снежный покров на равнинах достигал метровой толщины. Зимние месяцы стали нелегким испытанием и для нас, защитников Ленинграда, и для его жителей.
Однако упорно сражались с врагом храбрые советские воины у стен города, крепко держались и мужественные ленинградцы. Каждый из них считал себя бойцом, а каждый боец в траншеях считал себя ленинградцем. И, несмотря ни на какие трудности, мы верили, что победа придет, что она будет за нами. И еще тверже сжимал в руках винтовку боец, полный решимости отстоять великий город Ленина.