Успокоенный тишиной вокруг, подгоняемый все усиливавшимся морозом и спускавшейся на землю темнотой, фашист, как я и думал, одним коротким прыжком очутился на поверхности. Низко пригнувшись, он успел сделать единственный и последний шаг. Долгожданный на нашем участке выстрел раздался. Он, как щелчок бича, прозвучавший в морозной тишине, повалил фашиста на снег. Снайперская винтовка, ставшая теперь безопасной для наших бойцов, выскользнула из рук и упала к ногам своего уже мертвого хозяина.
«Ну вот, кажется, и все…» — с облегчением подумал я. Мне хотелось встать во весь рост, выпрямиться и закричать на весь передний край: «Смотрите, ребята, какого матерого зверя я уложил!» Но ни встать, ни тем более закричать я пока не мог: уронив свою голову на руки, все еще сжимавшие холодную винтовку, я, кажется, впал в забытье. Сказалось часами длившееся нервное напряжение. Все тело сковала какая-то необъяснимая усталость, почему-то захотелось есть и спать, долго, беспробудно спать с чувством исполненного долга.
Не знаю, сколько я так пролежал, только в какой-то момент очнулся и разомкнул веки.
«А ведь надо что-то делать. Сколько же прошло времени? — спрашивал я себя. — Немцы каждую минуту могут хватиться своего снайпера, будут его искать. Нет, надо что-то делать!»
Я посмотрел в ту сторону, где лежал фашист. «Зря я думал, что могу промахнуться, этого не могло быть!» — с облегчением подумал я и стал заниматься собой. Сняв с левой руки шерстяную перчатку, начал осторожно растирать ею правую руку. Потом стал тереть снегом и опять перчаткой. Тер, все сильнее нажимая на пальцы, пока не почувствовал в них приятное покалывание. И снова снегом. Как только кровообращение в пальцах восстановилось и ноги, которыми я все время шевелил, стали послушными, я, не дожидаясь наступления полной темноты, пополз к убитому. Я не боялся быть замеченным противником: от простого, невооруженного глаза меня спасали маскхалат и глубокий снег.
Эти сорок метров, что нас разделяли, я прополз за несколько минут, изрядно пропотев за это время. Преодолев подкатывавшуюся к горлу тошноту (не каждый день приходится прикасаться к убитому тобой фашисту!), я подтянулся к его голове и сразу же увидел на виске входное отверстие от моей пули. На щеке запеклась застывшая на морозе кровь.
С минуту я раздумывал: что делать дальше? Тащить ли немца «целиком» в свои траншеи как вещественное доказательство содеянного мной или «разобрать его по частям»? «Нет, не дотащить мне этого замороженного черта. Да и нужен ли он? Возьму с собой что нужно, и — порядок!»
Финским ножом я распорол на нем маскхалат и сразу же увидел: на спине фашиста действительно был прилажен термос. Плоский, окрашенный в белый цвет, необычной формы. Я снял его и повернул хозяина на спину. Под новейшим белым полушубком я обнаружил полевую сумку и планшетку. На мундире — кучу орденов. Ножом срезал эти ордена, а из карманов забрал все документы, письма, фотоснимки. В полевой сумке я обнаружил голландский шоколад, турецкие сигареты, австрийскую зажигалку, немецкое печенье, итальянскую безопасную бритву и другое барахло. Часы на руке были: шведские. «Смотри, какой международный! Везде побывал и всюду грабил!» Я решил захватить винтовку и бинокль фашиста. Теперь все было готово и можно было отправляться в путь. Не стоило больше испытывать судьбу. Но в это время где-то глухо зазуммерил телефон. «Ты смотри, с каким комфортом жил, бандюга!» — подумал я и решил ознакомиться с логовом фашиста, а заодно, из озорства, ответить на звонок.
Прежде всего я обратил внимание на то, что, как я и думал, до стрелковой ячейки из траншеи не дорыли хода — метра три. Они-то и погубили гитлеровца. Его огневая точка была не чем иным, как просторным бронеколпаком, надетым на стрелковую ячейку. Смотровая щель занавешена двойным слоем марли, и все это снаружи занесено снегом. Вот и попробуй обнаружь такое за две сотни метров! Внутри, исключая телефонный аппарат да табуретку, стоявшую на деревянном (!) полу, все было как у нас. Только чуть просторней, и вход занавешен теплым одеялом.
Телефон все зуммерил. Он настойчиво вызывал стрелка на переговоры. Я снял трубку.
— Вас воллен зи? (Что вы хотите?) — спросил я вежливо.
— Во ист ду? (Где ты?)
— А… пошел ты…
— Вас, вас?! (Что, что?!) — раздалось в трубке.
— Да не нас, а вас! — ответил я и бросил трубку, «Бежать пора», — решил я и, срезав ножом аппарат, забрал его с собой.
Вспотевшим, уставшим, но счастливым свалился я прямо на руки своих друзей. Эти руки бережно опустили меня на дно траншеи. Друзья, уже несколько часов наблюдавшие за поединком, тискали теперь меня, поздравляли с победой.