Ридель поправил на голове фуражку и, посмотрев уже на Хагена, с нескрываемой угрозой добавил:
– Не радуйтесь, лейтенант! Адвокат фон Тиссен вам все равно не поможет! Я лично буду настаивать на том, что именно вы виновны в срыве операции!
Гюнтер, наплевав на звания, хотел жестко ему возразить, но в последний момент сдержался, увидев, как обер-лейтенант, прижав к губам указательный палец и едва ли не подпрыгивая за спиной у майора, яростно вертит головой, призывая Хагена к молчанию. Что касается Риделя, то он истолковал реакцию лейтенанта, а точнее, ее отсутствие на свои последние слова, как некое согласие с ними или даже «безоговорочную капитуляцию», чего, собственно и добивался. И потому, взглянув на подчиненного свысока и всеми фибрами впитывая одержанную, как ему казалось, только что моральную победу, командир батальона решил изобразить, будто его появление на передовой обусловлено в первую очередь глобальными проблемами, а прессинг, которому подвергся Гюнтер Хаген, – всего лишь мелкий незначительный эпизод, своего рода этакая развлекательная увертюра.
– Ну что же, – совершенно иным, чем тридцать секунд назад, тоном произнес он, – теперь, лейтенант, когда точки над «и» расставлены, я бы хотел услышать доклад и ознакомиться с данными насчет выявленных вами замаскированных огневых точек противника!
– Ночью слишком много стреляли, и запомнить, кто и откуда палил, было весьма затруднительно, – ровным голосом ответил Хаген, при этом словно бы невзначай опустив словосочетание «господин майор».
– Вы не поняли, лейтенант! – надменно сказал Ридель. – Я хочу знать результаты методичных и скрупулезных наблюдений, которые проводились на протяжении нескольких последних дней вами и другими офицерами! Мне известно, что командир вашей роты обер-лейтенант Лауфер два дня назад был тяжело ранен во время артиллерийского обстрела и сейчас находится в госпитале! Передать в штаб свежие данные о неприятеле он не успел! Поэтому Хаген, обрисуйте мне ситуацию на местности и предоставьте соответствующие бумаги, чтобы можно было сверить ваши сведения с теми, которыми располагает штаб батальона!
– Это невозможно! Все информация о русских на уровне роты скапливалась у обер-лейтенанта Лауфера, он ее анализировал и сверял! В тот злополучный день, когда его ранили, полевая сумка со всеми документами была при нем и полностью сгорела вместе с мотоциклом, на котором ехали обер-лейтенант и погибший тогда фельдфебель Ноймар, остался лишь ремешок! У меня есть, конечно, тетрадь с собственными пометками, в которой, что называется, на глазок зафиксированы пулеметные гнезда и отдельные минометные окопы русских! Но это информация неполная, без четких координат и, возможно, устаревшая!..
Гюнтер сделал короткую паузу и затем, глядя прямо в глаза майору, отчеканил:
– К тому же я не исполняю обязанности командира роты!
– То есть как?! – изумленно воскликнул Ридель. – Мною было подписано соответствующее распоряжение, которое должны были до вас довести!
– Я его не видел! – негромко, но очень твердо произнес лейтенант.
– Хорошо, я выясню, в чем дело, – сказал майор, поморщившись. – Правда, мой адъютант уже третий день валяется с пневмонией и температурой под сорок, а его помощник идиот, каких мало, и постоянно все забывает!..
Здесь Ридель внезапно умолк, видимо, сообразив, что вначале следует навести порядок в своем ближайшем окружении, а уже потом требовать отчета от других. Впрочем, майор привык в общении с подчиненными всегда оставлять последнее слово за собой и сейчас от этого правила отступать тоже не собирался. После непродолжительного молчания он повернулся к Эриху фон Тиссену и приказал:
– Обер-лейтенант, дайте мне ваш бинокль!
– Господин майор, это небезопасно, – возразил тот, – солнце светит нам в лицо, и противник может заметить блики от линз! Давайте вернемся на наблюдательный пункт и все рассмотрим через стереотрубу!
– Фон Тиссен, я не люблю повторять! – категорично заявил Ридель, протягивая руку. – Не заставляйте меня ждать!
– Слушаюсь! – козырнул обер-лейтенант.
Сняв с шеи ремешок, он передал бинокль командиру батальона, сделал шаг в сторону и, подобно каменной статуе, замер на месте, плотно сжав губы и тупо уставившись перед собой. Весь облик фон Тиссена словно говорил: «Я вас предупредил, господин майор! Теперь умываю руки!»
Но Ридель этот своеобразный протест даже не заметил. Он посмотрел на часы, показывавшие без одной минуты десять, затем подошел к вырубленной в стенке траншеи широкой ступеньке, встал на нее и, приподнявшись над бруствером, приложил бинокль к глазам.