Орлов поморщился, но стерпел. Палеха, хоть и спокойный по характеру, даже несколько медлительный, но свяжись с ним — тот за ответом в карман тоже не полезет. Подковырнет так, что даже дура Зойка захихикает.
— Молодец, что наблюдателя снял, — одобрил действия снайпера Орлов. — Опытный был сволочь, но попался-таки на мушку.
— Вы и телефониста не забудьте записать, товарищ старший лейтенант, — напомнил Ермаков. — Вроде пустяк, а одним фашистом меньше.
Может, и не стал бы напоминать, но по счету уничтоженных врагов телефонист числился десятым. А за десять убитых фрицев полагается медаль. Да бог с ней, с медалью, хотя и приятно. Дело в другом. Орлов, с его командирскими замашками, записывал Ермакову далеко не всех уничтоженных немцев, зато в донесениях в штаб батальона включать их не забывал.
Любому начальнику хочется показать, что его люди воюют, а не отсиживаются в окопах. Кроме того, в условиях городских боев, в лабиринте развалин, снайперские выстрелы уже начали приносить ощутимые потери врагу.
Красная Армия уступала немцам в авиации, на прибрежной полосе не было танков, а из артиллерии имелось лишь небольшое количество легких пушек. Зато имелось в достатке решительных и метких бойцов, которые каждый день выходили на «охоту». Возмущенные выстрелами из укрытий, подземных труб, немцы называли такую войну «нечестной».
Быстро забыли 23 августа, когда бомбили город, не выбирая военных объектов, и за день погибли 40 тысяч мирных жителей. Теперь, завязнув среди руин домов, разрушенных заводов, они несли потери от выстрелов обычных трехлинеек и остерегались лишний раз высовываться.
Винтовок с оптикой было мало. Слово «снайпер» в первые октябрьские дни еще не означало стрелка со специальным оружием, но снайперская охота невиданно быстро получила распространение именно в Сталинграде.
Командиры полков и дивизий всячески поддерживали метких стрелков. Именно они среди пехотинцев получали в тот период первые медали и ордена за уничтоженных фашистов. И счет этот быстро рос. Конечно, командир роты Орлов включит убитого телефониста в сводку, но подразнить людей он любил и перевел разговор с Ермаковым на другую тему.
— Что же ты раненого товарища не вынес? — с отеческим укором покачал головой Орлов. — Разведчики вон даже погибших своих выносят с риском для жизни. Вот это бойцы!
Это было сказано явно в пику Ермакову, которого орденоносец Орлов к отважным бойцам не причислял. Жизни разведчиков ротный не знал. У них тоже возникали ситуации, когда едва уносили собственные ноги и лишь потом начинали считать оставшихся.
— В товарища как минимум четыре пули угодили, — угрюмо отозвался Ермаков, по-прежнему стоя навытяжку перед командиром роты.
Высокого роста, метр восемьдесят с лишним, Андрей упирался головой в низкий закопченный потолок блиндажа и невольно сутулился.
— Да посади ты его, — не выдержал Палеха. — Парень целый день в засаде провел, едва живым выбрался, а ты его по стойке «смирно» держишь.
— Садись, — разрешил Орлов, но от темы не уклонялся. — Ты что, Ермаков, врач-хирург, что в темноте мертвого от живого с ходу отличаешь? Легче, конечно, было обломки винтовки унести, чем раненого товарища на горбу под пулями тащить.
— Слушай, Юрий Семенович, ну, хватит, — поморщился Палеха.
При этих словах старшина Якобчук покачал головой и неопределенно хмыкнул, осуждая взводного Палеху, который лезет спорить с ротным. Командир второго взвода, «шестимесячный» младший лейтенант Шабанов права голоса не имел, но к Орлову не подлипал ся.
Подал голос парторг роты, старший сержант Юткин.
— Бросить раненого товарища — ЧП, и Андрей бы никогда такого не сделал. Боец он достойный, бьет фрицев по-гвардейски.
Получалось, что большинство из ротной верхушки поддержали рядового Ермакова, хоть и не спорили с Орловым. Итог разборкам подвела Зоя Кузнецова:
— Картошка готова, уже зажаривается. Бросить еще банку тушенки? Чего там одна жестянка на пятерых!
— Иди, Ермаков, — четко выговаривая слова, сказал ротный, а на санитарку почти закричал: — Одной банки хватит. Поняла или нет? Поняла?
— Да пошли вы все, — тихо пробурчала Зоя.
Ермаков вышел. Следом поднялся Палеха:
— Я тоже пойду, командир. Позиция у меня на отшибе: что там произойти может — один черт знает.