Чарли отпускает меня после целомудренного поцелуя в губы.
— Пойдем. Давай поедим, пока не пришло время возвращаться.
— Что ты принес? — Я достаю из седельной сумки одеяло и расстилаю его на земле. Это просто старая вещь, которую бабушка хранила в своем шкафу. Одеяло, в котором, вероятно, когда-то был наполнитель, но теперь оно стало плоским, как блин, от чрезмерного использования. Хорошее и потрепанное, как она это называет. Неизвестно, сколько ему на самом деле лет.
Когда контейнеры разложены по местам, мой взгляд привлекает не что иное, как два сэндвича с арахисовым маслом и желе. Есть также импровизированный поднос с ветчиной, сыром Колби Джек и крекерами. Напитки такие же причудливые. Две запотевшие банки газировки. Он действительно выложился по полной, да?
— Это... что-то, — говорю я.
— Иногда простые вещи значат больше всего. Может, это и не блюдо, достойное звезды Мишлен, но оно пережило поездку в целости и сохранности. Готов поспорить, что и на вкус оно чертовски вкусное.
Тот факт, что он выбрал что-то настолько простое и легкое, вызывает у меня приятные чувства. Возможно, он действительно меня раскусил. Мне не нужны изыски. Продуманность этого блюда значит для меня больше, чем любой пятизвездочный ужин.
— Это прекрасно, Чарли.
— Тебе не обязательно целовать мою задницу. Если ты ожидала чего-то лучшего, не нужно притворяться, что ты довольна. Я никогда не хочу, чтобы ты притворялась со мной. Ни в чем.
— Может, ты успокоишься? Господи. Я была серьезна. Это прекрасно. Я бы осудила тебя до смерти, если бы ты попытался притащить сюда какую-нибудь большую модную еду. Для меня это значит больше, чем все остальное. Возможно, ты мне нравишься, Чарли, — говорю я ему, игриво подмигивая.
— Я рад. А теперь принимайся за дело, пока муравьи не устроили пир. — Он пододвигает ко мне бумажную тарелку, и я открываю содовую, наслаждаясь тем, как первая пузырьковая жидкость проникает в мое горло. Наверное, именно об этом пишут в песнях о любви. Это чувство удовлетворения, которое напоминает мне о доме. Когда стрессы от жизни исчезают. Проблемы мира не имеют здесь никакой силы. Это один из тех моментов, когда хочется взять камеру и запечатлеть его в стоп-кадре. Тот, который можно посетить, когда все вокруг мрачно и ты тонешь. Он вытаскивает тебя из глубины. Это первый вдох, когда твои легкие слишком долго кричали, чтобы их выпустили на свободу. Это больно и страшно на краткий миг, а потом наступает облегчение.
Мы едим и разговариваем, как пожилая пара. Не в смысле возраста, а в смысле комфорта. Такой, который обычно наблюдается между парами, которые были вместе много лет, прошли через ад и обратно и вышли с другой стороны. Когда все было убрано, мы оба сели на лошадей и отправились домой. Должно быть, нас не было дольше, чем я думала, потому что небо наполнилось пурпурными и розовыми цветами, от которых сердце замирает при взгляде на него. Я достаю телефон и быстро делаю снимок, чтобы добавить его в свою коллекцию для дождливого дня.
Когда мои ноги коснулись земли, я повернулась и увидела, что Чарли смотрит на меня с чем-то сродни веселью в глазах.
— У тебя проблемы со взглядом, ковбой?
— Вовсе нет. Просто каждый раз, когда мне кажется, что я тебя раскусил, ты удивляешь меня. Мне это нравится. — На моем лице появляется глупая улыбка, и я не могу избавиться от нее все время, пока все раскладываю. Лошади были более чем готовы вернуться на пастбище, где тут же свалились на грязь, чтобы поваляться. Ублюдки. Покрытые потом, грязь прилипает к ним отвратительными комками. Надеюсь, надвигающийся дождь поможет смыть их, и мне не придется этого делать. Нет ничего более раздражающего, чем пытаться отмыть из шланга двух тысячефунтовое животное, которое боится воды. У меня есть шрам на верхней части ноги, который доказывает это. Старый жеребец, который был у бабушки много лет назад, рассек меня копытом, когда прыгнул в сторону от потока воды. Он не очень заметен, но воспоминания о нем до сих пор мучают меня, когда приходит время купать дворовых щенков.
Когда мы заходим в кладовую, где хранятся седла, то обнаруживаем, что по полу разбросано снаряжение, которое мы не использовали во время нашей поездки, некоторые из них разрезаны на части. Накладки на седла разорваны в клочья. Уздечки разрезаны на части. Щетки и обувь для лошадей разбросаны повсюду.
— Что, блядь, здесь произошло? — кричит Чарли у меня за спиной.
— Я скажу тебе, что случилось. Это сделал Брэд. — Я решаю рассказать ему, почему я знаю, что Брэд сделал это, в жалкой попытке устроить истерику. Решив, что он заслуживает того, чтобы знать, в какую кашу его втянули, я остановилась на правде. — Возможно, я слишком сильно ткнула медведя в тот день. Думаю, это последствия. Я разместила на своем SnapShot дерзкую фотографию, которая была бы ему знакома, чтобы привлечь его внимание. Выманить его из укрытия.
— И зачем тебе это нужно? — В голосе слышен намек на гнев, но я вижу, что он пытается его сдержать.
— Потому что я не собираюсь ждать, как сидячая утка, пока он придет за мной. Я больше не позволю этому засранцу застать меня врасплох. Я возьму дело в свои руки и позабочусь о том, чтобы он получил по заслугам. И я доверяю тебе эту информацию, надеясь, что ты не сбежишь, потому что ты мне нравишься. Очень. Я не хочу лгать тебе или скрывать те части себя, которые могут тебе не понравиться. Я иду за ним, Чарли, и я не жду, что ты согласишься со мной или поможешь мне в чем-то, кроме того, что не сдашь меня полиции. Я выкладываю все, чтобы ты сделал свой выбор.
Он проводит рукой по лицу, приглаживая короткую бороду, и смотрит на меня обеспокоенными глазами. Я уверена, что он в смятении. Могу только представить, что бы я чувствовала, окажись на его месте. Не желая давить на него, я начинаю наводить порядок в комнате для хранения лошадей, которую оставил Брэд. Одна из самых неприятных сторон этого дела заключается в том, что не все это оборудование принадлежит мне; часть его принадлежит Кейт. Я заменю все, что она потеряла.