— Хазин, ты?
— Я, Виктор, я.
Тесей взял в карьер. Понеслось.
— Рад тебя слышать, — сказал я.
Забавно, но это было отчасти правдой.
— Я тоже рад, — сказал Хазин.
А Хазин не рад.
— Ты можешь разговаривать? — спросил Хазин. — Свободен?
— Да вроде…
— Есть вопрос, который нужно обсудить, Виктор.
— Ну давай обсудим.
Хазин замолчал. Я ждал.
— Это серьезный вопрос, — сказал Хазин.
— Слушаю, — сказал я.
Хазин высморкался. И продолжал молчать.
— Хазин? — позвал я.
— Не надо в это лезть, — сказал Хазин.
— Что?
— Не лезь в это дело, — повторил Хазин.
— В какое дело, Хазин?
В трубку запыхтели. Интересно, Хазин сейчас кто?
— Слушай, Витенька, хочу тебе дать серьезный совет, — сказал Хазин. — По старой дружбе, Витенька, понимаешь меня?
Где-то я уже слышал этот голос. Сегодня я слышал этот голос. Этим же голосом говорил старый утренний урка.
— Совет на пятьсот тысяч, — сказал Хазин. — Рекомендую его выслушать.
— Хазин, а ты где?
— Виктор…
— Ты в Геленджике? — продолжал я. — Ты прилетел?
— Я не в Геленджике! — рявкнул Хазин. — Я с тобой поговорить хочу!
— Говори, — ответил я спокойно.
Я откинулся к стене.
— Это серьезно, Виктор, — Хазин говорил в нос. — Это весьма серьезно…
— Ты вырезал «Калевалу» на рисовом зерне? — спросил я.
Хазин замолчал. Мне показалось, он подавился. Я был бы рад, если бы он подавился.
— Виктор, я должен тебя предупредить — это не лучший выбор.
— Чего выбор?
Я начинал несколько злиться.
— Я твой старый друг…
— Мой друг — Гандрочер Кох, — сказал я. — Мой друг — Гандрочер Хекклер.
— Вижу, ты мало изменился, — с сожалением вздохнул Хазин. — Такой же тотальный мудозвон. Пожалуй, пора повзрослеть.
— Пошел на хрен, — сказал я.
— Чуть позже. Послушай все-таки мой совет — это не лучший выбор!
— Какой выбор-то?!
Хазин молчал. Нет, действительно интересно, кем он работает?
— Ты все еще фотографируешь? — спросил я.
— Что значит фотографируешь?
— Ты же фотограф. Раньше был во всяком случае. Чем занимаешься сейчас?
— Я не фотографирую. А почему ты спросил?
Хазин явно заволновался сильнее.
— Ну, ты же раньше фотографировал. Каждый шаг, каждый пук. Запечатлевал, так сказать.
— Виктор, послушай внимательно, — голос Хазина стал вкрадчивым. — Я ничего нигде не фотографировал, ты понял?
— Нет, не понял…
— Не суйся в это дело, Витя. Держись подальше от Чагинска!
— С чего ты взял, что я куда-то собираюсь? — спросил я.
— Витя, ты со мной в эти игры не играй, — сказал Хазин. — Ты не представляешь…
— Так объясни, — перебил я.
— Не лезь в это дело! — зашептал Хазин. — Не вмешивайся, Витя! Добром не кончится!
— Хазин, ты мне до сих пор не объяснил, во что именно я не должен вмешиваться?
Хазин закашлялся.
— Ты сам знаешь, Витя, во что не надо вмешиваться, — сказал он. — Ты же не дурак, понимаешь…
— Не понимаю. И я не собираюсь…
— Короче, Витя, — Хазин сделал вид, что утратил терпение. — Я тебя предупредил.
— И о чем ты меня предупредил?
— О том, что, если ты предпримешь определенные шаги, я не смогу гарантировать твою безопасность.
Хазин замолчал. Он не отключался, слушал, как я отреагирую на эту нелепую угрозу.
— Хазин?
— Я не смогу гарантировать твою безопасность, — повторил Хазин.
Он смог добавить в голос еще угрозы. Я представил, как Хазин стоит перед зеркалом и упражняется с голосом: вот умеренно, вот страшно, вот ледяное спокойствие, вот нервы, официоз. Поэст Уланов так же читает стихи про Дросю.
— Послушай, Хазин, — сказал я. — Я вот что хочу тебе сказать, Хазин. Пошел ты, Хазин, на хрен!
Я отключился.
Во рту до сих пор мерзкая кислятина от сырников, зуболомная кизиловая приторность, насколько же я был опрометчив, что заказал их на завтрак. Скверный завтрак предупреждает скверный день…
Это Крыков! Я позвонил Крыкову. Крыков насторожился. Крыков связался с Хазиным, старые друзья, красные носки, а вот Хазин не насторожился, Хазин перепугался. Перепугался, сделал стойку и несколько истерических движений, настолько перепугался, что позвонил мне и явил удивительную игру голосами… зачем я взял эти сырники, Катя, зачем ты кинула меня, мы могли бы быть счастливы на марциальных водах…
Звонок.
Захотелось выкинуть телефон в мусоропровод. Еще не полдень, а телефон не радовал.