В этом году Ленек всю зиму провела в Египте. Вернувшись в Москву, она изъявила желание сгонять к нам на дачу.
– Я теперь лицо заинтересованное, – трещала она в машине. – События на площади Тахрир меня интересуют даже больше, чем сражения в нашей Думе. Славка, ну-ка, включи мне последние известия. Что там у нас в Шарм-Эль-Шейхах?
Я нажал на ручку автомобильного радиоприемника, и мы услышали голос диктора: «По просьбе наших радиослушателей исполняется симфоническая пьеса из спектакля „Пер Гюнт“ „В пещере горного короля“»…
Трудно быть первым…
– Знаешь, Ир, я хочу написать про Бушневского, – обратился я к своей старинной приятельнице Ирке Маслаковой, с которой нас (и наши семьи) связывала уже почти тридцатилетняя дружба.
– Да сейчас никто не читает.
– Да это и неважно. Напишу для себя, для тебя, для Тургеши, а там вдруг…
– А зачем ты хочешь это сделать? – спросила Ирка.
– Он для меня открылся как-то по-новому, с того момента, как всем сообщил о своей болезни. До этого была ты… Царица, барыня, красавица, творческая личность, взрывающая художественные и моральные устои. А Вовка?.. Он был как бы при тебе, в тени твоей кипучей натуры. Он позволял тебе солировать, был этаким Менакером в дуэте с Марией Мироновой. Помнишь советскую эстраду?
– Да нет, ты не прав…
– Чего я не прав? Конечно, в компании, где были Тургеша и Смогул…
– Да и ты, мил мой человек…
– Ну, в общем… Нетрудно было потеряться.
– А что теряться – не теряться. Он был мой человек, и как мы жили-были, вот о чем надо говорить. Ты удивишься, а я ведь тоже хочу о нем написать.
– А может, нам объединиться? Будет такой дуэт Ильф и Петров? – предложил я.
– Ну, во-первых, я – Маслакова, а потом, ты послушай: картина первая…
– Ты что, спектакль затеваешь?
– Ну я еще не решила про жанр своего творения… Короче, выпускной вечер в моей школе, и мальчик Паша во время танца, а потом и во время совместного «заплыва» на Красную площадь пытается объясниться мне в любви. Но не хватает ему смелости. А мне это, ну ты сам понимаешь, все до фонаря… Потом взрослая, вернее, студенческая жизнь, и я, полная дура, вылетаю замуж за этого малахольного Маслакова.
– Подожди-подожди… Это за Пашу?
– За какого Пашу? Я же тебе говорю – за Маслакова, а у Паши фамилия была Голиков. За Мас-ла-ко-ва. Ты же понимаешь, я – дитя, он – дитя… Слава богу, что еще никого не смастерили…
– Наверное, не умели… – съехидничал я.
– Э-э-э, парень, с этим было все в порядке… Во всяком случае, нам так казалось… А потом раз…
– И в глаз.
– Хорошо, не пид…с. Чегой-то я, право?
– Ну что, не срослось? – вернул я Ирку в ее рассказ.
– И слава тебе, господи… Молодо-зелено…
– А что же Паша? Раз ты его заявила в начале своего повествования, не мог он так просто уйти из твоей жизни, – решил я дать редактора.
– А он и не ушел… Трагедь там была, самая настоящая трагедь… Не мог утешиться парень, в петлю хотел лезть… А потом я его как-то потеряла. Он перестал искать со мной встреч. Да и я, разбежавшись с Маслаковым, такого дрозда дала, что… Ну ты же помнишь, я огонь была.
– Что значит – была?
– А то и значит, что была… Не вешай мне лапшу на уши, а то растаю… Так о чем я? Не сбивай меня с мысли…
– Ты о романе про Володю, – подсказал я.
– Ага… Знаешь, как в кино – гонг, и надпись на экране: «Прошло пятнадцать лет». Я уже замужем за Фомушкиным, у нас Машка в школу пошла… И вот однажды мы с Зиночкой Плисовой решили зайти в церковь. Зинка хотела свечки за упокой поставить. Ты же знаешь, я убежденная коммуняка, в церковь, как правило, не хожу, а тут за компанию. И мы зашли в храм, купили свечек, написали записочек и решили отстоять службу, больно здорово пели певчие. Голос батюшки мне показался знакомым, но я не придала этому значения. А когда он с кадилом пошел по храму, я так и обомлела: с седыми длинными не очень густыми волосами, с реденькой бороденкой, ко мне приближался мой старый ухажер.
– Пашка?! – невольно вырвалось у меня.
– Ира, – сказал он, а я не поняла смысла его интонации.
После окончания службы я подождала его. Он рассказал, как вера его спасла от разных глупостей, когда он был влюблен в меня. Я тогда первый раз исповедовалась. И он отпустил мне грехи.
– Просто какой-то Распутин. Ты грешишь, желательно с ним, а он же тебе эти грехи отпускает.
– Дурак ты, Малежик.
– Ну хорошо, отец Сергий Льва Толстого тебе больше нравится? Ты посмотрела, все пальцы у него на руке были на месте?