Он продирался сквозь толпу - и люди смотрели, открывая рот. Кто-то уважительно качал головой, кто-то что-то ему говорил, кто-то с хмурым лицом двигал своих соседей. Антону было видно плохо за стеллажом, но он стерпел. Изначально он стоял удобнее, но пустил на свое место ту самую женщину, что роняла без конца книгу. Чтобы не роняла. Ей, пожилой, посмотреть охота, а Антон и кое-как поглядит на нашего доблестного гражданина через стеллаж; ничего, не сломается...
Играл гимн. Зачем-то. Застывала улыбка на серьезных лицах - шалая, случайная и глупая улыбка. Репортер отодвигал рукой людей; молодой, на его лице не отражалось ничего - ни единой мысли, ни единого слова. Ободрительные кивки, телефоны, диктофоны, толчок в спину, рев прямо в ухо Антона: «Наконец-то!». Спазм, затекающая спина моего героя...
-Добрый вечер, - бодро сказал гражданин Лавронин. - Рад всех вас тут видеть.
Толпа взорвалась. Хлопки, пересуды, шум, отказ гражданина от предложенного микрофона.
-Ну и погодка, - улыбнулся Лавронин. - вам, жителям этого города, не привыкать?
Одобрительный гул. Щелчки, затворы, фразы «нечетко, четко».
-Я буду краток. Сегодня, - говорил гражданин. - я тут не ради себя или ради всех вас (хотя вы отличная публика, нигде меня не встречали лучше), а ради чего-то большего. Вы, наверняка, и сами все прекрасно знаете - вижу по вашим лицам, по вашему настроению. Вот, - он наклонился за книгой. - то, ради чего мы все здесь собрались. То, над чем я трудился последние два года. То, что действительно важно - и не только для меня одного, но для каждого, каждого из нас, граждан этой великой страны. Потому что сила народа - в самом народе, в его неиссякаемой любви к самому себе, в его памяти, в его наследственности. Вы же помните о судьбе, предначертанной нами? - Одобрительный гул смутил Антона. Ныла спина. - Как помню о ней и я. Знаете, говоря проще, память - это что-то такое, сидящее у нас внутри, без чего мы - не мы. Ведь, как известно, вспоминая, мы так же и забываем - боль, разочарования, обиды, а вспомнив, видим их уже не теми, что прежде. Тем самым, мы меняемся. Движемся к чему-то большому, - кто-то из толпы крикнул: «К звездам!», и Антона передернуло. - потому что иначе не можем. Мы - народ святой и великий, ибо помним каждую мелочь, пропуская ее через фильтры своей безграничной души...
Будем честны: Антон слушал как бы вполуха, предпочитая разглядывать, находить себе подобных в этой до отчаяния странной толпе слушателей. И у него это получалось плохо. Иногда он смотрел на Лавронина: его прямую спину, презрительно отодвинутый микрофон, ужимки, ухмылки. Лавронин на Антона не смотрел - а если бы и взглянул, то мимоходом, не заметив, пройдя мимо - как, впрочем, и любой другой, не пожелавший разобраться в хитросплетениях души моего Антона и не захотящий услышать его голос или хотя бы позволить ему задать себе провокационный вопрос.
Пол хлюпал, куртки расстегивались, испарины пота покрывали лоб великого писателя. Прошло десять минут - речь подходила к концу. Толпа маялась. Звучали большие слова: «Отчизна, Родина, предназначение». Был рассказан анекдот о Пушкине, забавная и никому прежде не известная история - Пушкин на коне, разрывающий вражескую фалангу; хлопки, хлопки, обмахивание разгоряченных лиц.
Лавронин говорил:
-...и я, Богом и государством обязанный написать это - написал. Вы всегда можете спросить - почему именно сейчас, Лавронин, почему теперь? - он выдержал тяжелую паузу. - Потому что только теперь это и нужно. Только теперь нам и следует читать, вспоминая лучших - эти неизвестные никому истории, этих неизведанных прежде людей. Кто они, наши светила, наши любимые бумагомаратели? Вы скажете - гении, я скажу - в первую очередь люди. Люди и, - вновь долгая пауза. - граждане, единые с долгом, с Отечеством, с каждым клочком нашей многострадальной земли. Мы помним их сюжеты - но не помним их подвигов. А я, в свою очередь...
И все в этом духе. Мой Антон бессильно смотрел и, кажется, улыбался. Заученный текст: чуть ли не каждое слово он уже читал в интервью гражданина Лавронина за полгода до этой роковой встречи. Минимум импровизации: казалось, можно было предсказать интонацию, паузы, повышения и понижения тона. И он это делал. Лавронин был великолепен; увы, но ничего нового так и не сказал - слово в слово с июньского репортажа какой-то нечестной газете, какому-то нечестному изданию.