— Кошмар, бедные женщины!
— Да, такая вот она, райская жизнь в гареме, — Амрен допил вино.
— И что было дальше?
— Так продолжалось до тех пор, пока мне не стукнуло четырнадцать. Я считался почти взрослым. Через пару месяцев мне бы уже начали собирать собственный гарем. Но тут мать совершила ужасную ошибку.
Амрен осекся, и по его лицу словно пробежала тень. Очевидно, ему было нелегко об этом говорить.
— Погоди, принесу вторую бутылку, — он поднялся с дивана.
Откинувшись на спинку, Бьянка задумчиво уставилась в потолок. На фоне густой фиолетовой тени трепетали оранжевые отблески свечей. От выпитого вина немного кружилась голова. Бьянка на удивление живо представила все то, о чем рассказал Амрен. Сотни женщин, запертые в гареме, которым позволено любить лишь одного единственного мужчину. Призрачная надежда на счастье вынуждает бороться за его внимание всеми доступными способами. Но даже добившись желаемого, нельзя ни на секунду расслабиться, ведь на пятки уже наступают другие… Да уж. Не позавидуешь такой судьбе.
Вернулся Амрен и снова наполнил бокалы. На этот раз вино было терпким и вязким, слегка било в нос и оставляло душистое послевкусие недозрелого винограда.
— Твоя мать совершила ошибку? — переспросила Бьянка, когда они сделали по глотку.
— Она… влюбилась в одного евнуха… — запинаясь, проговорил Амрен. Слова давались ему с явным трудом. — Изменила отцу.
— С евнухом?! — Бьянка непонимающе уставилась на него. — Как? Ведь они же…
Она замялась, не зная, как закончить свою мысль. Ей приходилось читать, что в Алькантаре некоторых рабов лишают мужского естества, чтобы они не посягали на охраняемых ими женщин. Но, разумеется, большую часть подробностей авторы стыдливо умалчивали.
— Как бы тебе объяснить, — смутился Амрен. — Мне не раз приходилось видеть, как мерин покрывает кобылу… Но, честно говоря, я не знаю, и не хочу знать, как далеко они с матерью заходили. Передо мной они не отчитывались.
Колеблющиеся огоньки свечей расплывались перед глазами, но в голове было на удивление ясно. В принципе нет ничего удивительного в том, что молодая здоровая женщина влюбилась в мужчину, даже несмотря на его увечье.
— И ты знал об их связи? — спросила она.
— Конечно нет, — ответил Амрен. — До того самого момента, когда мать примчалась ко мне среди ночи и сказала, что надо бежать.
— Почему? Что произошло?
— Оказывается, Зухра давно за ними следила, и в тот вечер застукала их на горячем.
— В постели?
— Нет, — горько усмехнулся Амрен. — Они встречались в саду, обнимались, целовались… точно не знаю. Но и этого более чем достаточно.
Бьянка недоуменно взглянула на него.
— А разве нельзя было все отрицать? У этой Зухры ведь не было доказательств?
— К сожалению были. Этот осел хранил у себя любовные письма матери, и Зухре удалось их стащить. На следующий день султан как раз возвращался с охоты, и она бы тотчас ему донесла. Нас бы казнили без лишних разговоров.
— «Вас»? И тебя?
— И меня.
— А ты тут причем?
— Измена падишаху — тяжкое преступление. Меня, как сына прелюбодейки, тоже бы не пощадили.
— Какой бред! — Бьянка чуть не поперхнулась вином от возмущения. — Дети не отвечают за проступки родителей.
— У нас отвечают, — пожал плечами Амрен.
— Да уж, — вздохнула она. — И что было дальше?
— В ту ночь мы сбежали. Пробрались через тот потайной ход — я, мать и ее любовник. Мы спрятались в городе у его брата и ждали подходящего случая чтобы уехать… — он судорожно отхлебнул из бокала. — Но через пару дней в его дом ворвались стражники…
Бьянка напряженно вглядывалась в его лицо. В призрачном мерцании свечей оно казалось отстраненно чужим. Темные провалы глаз, блестящий от пота лоб… Воздух в комнате будто сгустился от напряжения.
— Они схватили их, а мне удалось бежать, — Амрен осекся.
Повисло тягостное молчание. Грудь Амрена тяжело вздымалась в такт его дыханию, а зрачки, ни на чем не останавливаясь, беспорядочно метались по сторонам.
— Что султан сделал с ними? — тихо спросила Бьянка.
— Казнь состоялась на следующий день. Любовника матери бросили в кипящее масло. А ее… — он шумно сглотнул.
У него затряслись руки. Отставив бокал, Бьянка притянула Амрена к себе.
— Не надо, — сказала она, укачивая его словно ребенка. — Не говори, если это так больно.
— Он приказал заживо содрать с нее кожу, — еле слышно прошептал он.
Ее словно ударили под дых, разом вышибив весь воздух из легких. Обжигающий мороз пробежал вдоль позвоночника, рот распахнулся в беззвучном крике. Она крепко прижала Амрена к груди.