Тихо, мирно живут Носовы. День работают, вечерами разговаривают. Каждый говорит о своем, больше, конечно, о работе да о людях, с которыми приходится сталкиваться.
Поднявшись на горку и прислонившись к первому попавшемуся дереву, Максим любит подолгу смотреть в сторону Берестянки. Даже отсюда, издалека, она видна как на ладони. Чуть левее от жилых домов отыскивает взгляд его пустырь-кладбище. Там, на диком пустыре-кладбище, его мать похоронена. Вот он уже видит знакомую голубенькую ограду, сам ведь ее варил, и крест тоже сварной, краской-серебрянкой покрашенный.
— Мамка, я тута, — вдруг произносит он. — Все чин чинарем, с Анютой живу, вот только Валька к нам не ездит. А завтра я обязательно приду… — И торопливо начал спускаться с горки. Затем шел по краю шоссе, прижимая правую руку к груди. Звенели в воздухе воробьи. Но он не слушал их. И липла к туфлям придорожная, голодная, не в меру цветастая полынь. Но он не замечал ее. Последнее время подолгу находясь в гараже, он отвык от природы.
Домой пришел усталый, дерганый.
— Что с тобой? — спросила Анюта.
— Да так… — отмахнулся он и спросил: — Писем от Вальки не было?
— Нет, — ответила та и пошла на кухню собирать на стол.
Он надел чистую рубашку, холстяные брюки. Затем умылся. Обтершись полотенцем, посмотрел на себя в зеркало.
Ишь, как устал. Да еще, как назло, не пообедал. Вот глаза и блестят, морда бычится. И усмехнувшись, растер полотенцем скуластые щеки, они тут же покрылись красным румянцем. Так лучше, а то Анюта подумает, что на работе обидели.
Он ел жадно, тем самым вызывал приятную улыбку у жены. Когда наелся, спросил:
— Как Лепшинов?
— По-прежнему, командует, — ответила жена и усмехнулась. — А что с ним сделается? Он ведь не в горячем цеху, а в кабинетике…
— Да я не об этом. Меня не спрашивал?..
— Нет… Сегодня утром появился, и больше его не видели…
Вздохнув, приутих. Тоскливо посмотрел в окно. Темноты еще не было. Бестолково металась листва на деревьях. И цветы не вровень качали своими пышными, таинственно-темными головками.
— Ты что, болен? — тихо спросила жена.
— Да нет, чуточку приустал, — ответил он и, встав, сосредоточенно стал рассматривать недовязанный теплый свитер, лежащий на Анютиных коленях. Она мастерица вязать. Знает, что зимой в гараже холодно, вот заранее и беспокоится о Максиме.
— Смачно вяжешь, — похвалил он ее. — Одним словом, молодец, — и обнял ее.
Спал крепко, вольно разбросав по сторонам руки. Губы во сне изредка двигались, и он часто улыбался.
Кроме работы в гараже, Максим совмещает полставки на кирпичном заводе. Работы там мало. Цеха старые, металлические балки в них вечные. Полозья-планки, на которых держится транспортер, ломаются редко. Народ на кирпичном безвольный. Нет, не в силу характера, а в силу судьбы. Потому что он не просто рабочая сила, а лимитная рабочая сила. Из разных краев, бросив свою родину, приехали люди в Подмосковье искать счастье. Чтобы получить прописку, нужно отпахать три года, а чтобы квартиру — пять. Поэтому спорить с начальством невыгодно, а скандалить тем более. Рабочие дни не пропускают. Многие с температурой и давлением трудятся, стараются выслужиться. Если директор завода Лепшинов к кому-нибудь проявит симпатию, то прописку можно будет сделать и через полгода. Но это исключительные случаи.
А сколько уехало лимитчиков обратно. Чем-то не понравился человек директору, и через три года, когда подойдет время прописки, разведет директор руками и скажет:
— Рад бы я тебя, дорогой, прописать, но только там, наверху…
И, вспыхнув, выругается рабочий прямо тут же, в кабинете у директора.
— Но вы же, когда брали, горы обещали. А теперь вдруг валите с ног. У меня детишки. За скудные рубли три года я в горячем цеху вкалывал, думал, не обманете, а вы… Одним прописку дали, а другим нет…
Кто придумал этот лимит и лимитных рабочих? Кто их яркими призывами-объявлениями на станциях и в госучреждениях сорвал с родных мест, обещая рай под Москвой и другие блага? Да и зачем, к чему эта лимита, если своих местных работяг хватает. А все потому, что лимита народ покорный, они план никогда не завалят.
И вот, зная, что на заводе в основном лимита пашет, директор завода Лепшинов хамит, за людей их не считает. Хорошо, что хоть о таких вот обиженных судьбой работягах, не получивших прописки, вовремя побеспокоится секретарша директора Расщупкина Катя. Придет к тоскующему работяге вечером в общагу, успокоит его, посочувствует, а потом как будто невзначай скажет: