— Я бы на твоем месте сунула б…
— А как это сделать? — обрадуется Катькиной идее работяга. — Я ведь, сама знаешь, из верхотуры никого не знаю.
Она вновь его успокоит, посочувствует:
— Ох, Господи, и что бы вы без меня делали… — А затем, прикрыв глаза ладошкой и наклонив лицо вниз, чужеватым голосом произнесет: — Короче, надо тебе срочно в один конверт положить три сома, а в другой паспорта.
Три сома обозначает три тысячи. Откуда они у него, ведь заработок сущий пустяк. На кирпичном заводе лимиту на самую низкооплачиваемую работу посылают, туда, куда местных не загонишь. Они, мол, сознательные, а лимите, родину свою бросившей, все равно где и как ишачить; цель жизни у них — это расчет, закрепиться там, где слаще жизнь. Смешно, конечно, так рассуждать, ибо мотивы приезда у лимитчиков всякие бывают: у кого-то родители раньше здесь, в Подмосковье, жили, другим нравится и подходит климат. Да и родину лимитчик разве меняет, человек просто взял и приехал не баклуши бить, а трудиться. Заново прописавшись и получив квартиру, он будет и впредь трудиться.
Катя, не отнимая ладошки от глаз, ждет ответа.
— Катька, да ты что, осатанела, душу твою…
На что та с необыкновенной гордостью и достоинством скажет:
— Дело твое. И учти, меня здесь винить нечего. Я всего лишь проводник тепла. Не я эту таксу придумала, не мне ее и снижать. Мое дело предлагать. Короче, да или нет?
— Проводник тепла, да какой же ты проводник, — взорвется он. — Я изождался, я чуть не сдох в этом горячем цеху. А они, мозгляки, кроме рук, кровь мою требуют.
— Дело твое… — повторяет Катька. — Короче, даю тебе на размышление неделю. Надумаешь, приходи. В случае чего к геологам уходи. Им с этого года тоже лимит открывают.
— И что же, мне также три года у них, а потом…
Катька уходит.
— Тихий ужас, — бормочет он, обхватив голову. Из-за перегородки выходит с детьми жена. И если бы была его воля, подошел бы он сейчас к окну и, разбив его, завыл, точно шакал. Нет мочи от тоски и горя. Разбита душа, растоптана. Совесть изгажена и опорочена. Лимита. Страшное слово. Кто его придумал? Ничего не понимая, протягивает ребенок ладошки и смеется, не замечая, что мать плачет. На другой день работяга, не задумываясь, занимает деньги у кого попало и относит два конверта Кате, в одном три «сома», в другом паспорта. Через недельку Катя, все так же хитро улыбаясь, принесет ему паспорта, в которых будет яркой черной тушью сделана штемпель-отметка о постоянной прописке.
Когда лимита говорит Максимычу о том, что Катька вместе с директором Лепшиновым обирает их, он не верит. Директор человек культурный. Третий год работает, а уже почет завоевал. Скромный, тихий.
Лепшинову сорок лет, сам он родом из Сибири, на подмосковный кирпичный завод попал по протекции. И если честно, по-простецки рассудить, то он сам тот же лимитчик, но о начальстве не принято так говорить. Максим руководителей уважает.
Один раз Лепшинов попросил его:
— Максимыч, сваргань мне гаражик.
На что Максимыч тут же с ходу:
— Слушаюсь.
— А сколько возьмешь? — чистосердечно спросил директор.
— А металл чей?
— Ну, это не твоя забота, — успокоил его Лепшинов. — Твое дело стены, крышу поставить.
— Ничего не надо, — сказал Максим. — Мне после работы все равно делать нечего, а в ацетилене и кислороде, я думаю, ваш завод не откажет.
— В чем дело? — успокоил его директор.
Две недели с пяти часов и до поздней ночи варил Максим директору гараж. И сварил на славу. Увидев его произведение, директор просиял.
— Не зря говорила мне Катька, что ты любитель администрацию уважать.
— За этот гараж, товарищ директор, — не скрывая восторга, сказал Максим, — южане десять тысяч отвалят.
Директор обнял его:
— Спасибо, дружище. Если когда срочно я тебе буду нужен, всегда заходи, — и, встрепенувшись, вдруг спросил Максима: — Случайно тебе прописка не нужна?
— Нет. Я здешний, из Берестянки.-У меня там даже мать похоронена.
Так вот неожиданно близко познакомился Максим с директором.
Кирпичный завод построен еще до войны. Корпуса его старые, низкие. Территория захламлена и не огорожена. Вместо ворот у проходной стоят две старомодные лепные колонны. Подъездные дороги завалены кирпичом, их никто не расчищает и не убирает. Так что можно сказать, что заводская земля метров на пять пропитана кирпичом. Однако вся эта невзрачность и непричесанность территории компенсируется постоянно дымящими заводскими трубами. Завод работает, не переставая, день и ночь.