«Где быстрее проклюнется…» — решил он.
А затем вдруг тишины ему захотелось. Он закрыл окно, выключил приемник. И всяческие раздумья неожиданно перестали его беспокоить. Он, словно утративший все ощущения, был лишь телом, бездушным элементом, не значащим и ничего не представляющим ни дли себя, ни для других. Так, не раздеваясь, прямо за столом под монотонные толчки сердца он незаметно и уснул.
А рано утром, когда тополь у ворот всегда кажется синим, за ним приехали. Объяснили, что он срочно нужен как сварщик. Среди трех людей в штатском был и начальник гаража.
Он ехал в черной «Волге» на дачу к начальнику паспортного стола, а следом за ним пыхтел-кадил грузовик с его сварной аппаратурой.
— Что случилось? — спросил он у своего начальника.
— Приедешь, увидишь, — ответил тот и махнул рукой.
— Дачка у него превосходная, — попытался продолжить разговор Максим. — Век помнить буду. Прошлый раз он Аристотеля мне подарил.
Но разговор его никто не поддержал. Все сидели, точно кочеты некормленые, хмурые и злые. И Максим застенчиво улыбнулся и, зевнув, закрыл глаза. Хотелось спать. Ему удалось вздремнуть, когда они с полчаса простояли у переезда.
Максима встретили десять человек в штатском, на вид очень строгих, среди них был в парадной форме и в тех же шлепанцах на ногах начальник паспортного стола. Правда, вид у него был не боевой, лицо белое-белое, словно кто белилами его выкрасил.
Максим поздоровался с ним, как со старым другом.
— Опять, товарищ начальник, вызвали…
Но тот стоял точно манекен. А потом как закричит на Максима:
— Это ты меня, болван, заложил.
— Да как вы можете про меня так говорить… — растерялся Максим. Самолюбие в нем заговорило, он никогда и никого в своей жизни не закладывал. — Вы мне деньги предлагали, я их не взял. Ведь в тот раз мы мирно с вами разошлись…
— Суки, гады. Тебя и Лепшинова надо под пулеметный огонь. Клеветники… Под дурачков работаете.
Двое в штатском пыхтя приволокли огромный металлический ящик из нержавейки. Максим узнал его. Ему приказали быстро снять верхнюю крышку. Начальника паспортного стола отвели в сторонку. Искоса взглянув на него, Максим удивился, он вновь стал походить на куклу. Лицо белое, глаза тоже белые.
Прогрев металл, он начал вырезать крышку. Вскоре она отвалилась, и перед Максимом предстал забитый под самый верх ящик с облитыми воском пакетами. Содержимое ящика тут же было сфотографировано. Затем к нему подошли двое в штатском и, достав из карманов финки-ножи, располосовали у Максима на глазах по пакету. Воск отшелушился, фольга раздулась, и оттуда высыпались сторублевые гладенькие купюры.
— А я думал, это перевязочные пакеты, на случай войны… — растерялся Максим — ящик был забит сторублевыми пачками. Начальника паспортного стола подвели к ящику и, сфотографировав его, тут же надели наручники.
Пересчитанные деньги сложили в огромный брезентовый мешок.
От волнения у Максима даже на некоторое время пропал слух. Затем он тряхнул головой, сплюнул себе под ноги, простодушно своими небесно-чистыми глазами посмотрел на начальника паспортного стола. На его кителе, точно капли расплавленного металла, блестели медные пуговицы. Видно, драил он их с утра, собираясь на какое-то торжество. Максиму хотелось встретиться взглядом с ним. И он встретился. Начальник как-то съежился, пугливо спрятал подбородок в расстегнутый ворот кителя.
Пережитое не выходило из головы. Непонятная боль-тоска сжимала, холодила сердце. А когда он узнал, что утром арестовали Лепшинова, то совсем растерялся. Но выручили пэтэушники. Они вдруг пришли все в гараж веселые, бодрые, полные оптимизма и радости. Это их неслучайное появление тронуло его.
Втянувшись в работу, он потихоньку забылся.
Крепко пахнет, дурманит сгорающий ацетилен. И ершится, шумит горелка, сверкая жалом своим, точно кошачий глаз.
— Максим, ты не устал?.. — удивляясь сегодняшней необыкновенной его работоспособности, спрашивали шоферы.
— Нет-нет… — отвечал он.
— И чего это тебе все неймется? Ведь ты уже варишь то, что тебе на завтра и на послезавтра надо варить…
— А что поделаешь, если надо варить… — смеется Максим. И, погрозив пэтэушнику, наступившему на шланги, продолжает свое дело.