После его выступления начали мы задавать вопросы.
Спрашивает его доктор:
— Расскажите, пожалуйста, о дореволюционном транспорте.
И начал наш фельдшер Цветков рассказывать о своей телеге, на которой он обслуживал вызова, и о том, что не было тогда особо много больниц и многих больных приходилось оставлять дома. Не было тогда и антибиотиков, но зато к больным относился он внимательнее и душевнее, чем сейчас мы в век техники к ним относимся. Короче, дал он нам разгон.
Ну а потом, когда мы попили чайку, вдруг спрашивает его одна сестричка:
— Иван Иванович, а вот скажите, сколько вы за свою жизнь сделали уколов?
Он с полминуты думал-думал, а потом ответил:
— Два моря уколов, детка, я сделал.
Все засмеялись.
А он вдруг прикусил намокшие в чае усы и заплакал. Кулаками, точно малец, растирал глаза, и чувствовалось, что был он глубоко опечален.
Мы стали его успокаивать:
— Ну будет вам, Иван Иванович! Из-за какого-то пустяка, уколов, расплакались…
— Детки мои, да все-то дело в том, что я хоть и два моря уколов сделал, а вот мне-то за всю мою жизнь так никто и пол-укола не сделал…
И он опять заплакал. Ну мы, конечно, разобрались в диагнозе и, чтобы его успокоить, сделали укол глюкозы. После укола он крякнул:
— А ведь вы, братцы, делаете не хуже моего.
— Как же, — ответили мы, — стараемся, Иван Иванович, походить на вас.
А он, подкрутив усы, многозначительно изрек:
— На меня не надо, надо лучше меня.
Работала в нашей бригаде фельдшерица Галя. Трудно ей было в жизни. Она рано потеряла мать, рано вышла замуж. Неожиданно запил ее муж. А у нее трое детей. И всех их надо прокормить да одеть. А у фельдшера ставка, чего там, раз, два и обчелся.
Неожиданно узнаю я, что Галя, бросив медицину, ушла на завод: зарплату ей там посулили хорошую, детей сразу же в детсад пристроили. Но через месяц Галя вернулась к нам, оставив на заводе совместительство.
А вышло все так. Раз во время работы потеряла сознание женщина. Падая, голову разбила. Рабочие позвонили в «Скорую». «Скорая» пообещала приехать минут через десять, а больной хуже и хуже.
— Надо позвать Галю из ОТК. Она раньше на «Скорой» работала.
Прибежала Галя, ловко остановила у больной кровь, перевязала, таблеток каких-то дала, она всегда с собой, «по старой привычке», сумочку с медикаментами носила. К приезду «Скорой» больная ожила. Прибывший врач руками развел: «Тут все путем. Тут ваша Галя и без нас все сделала…»
— Вот так Галя из ОТК! — удивились все. А кто-то сказал:
— А скольким бы людям она помогла за то время, что у нас…
Побледнела Галя. А потом вдруг как зарыдает.
— Что с тобой? — окружили ее все.
А она:
— Да так… так… — и на проходную.
На этом заводская карьера у Гали и кончилась: не в деньгах счастье для нее оказалось, а в долге. Хоть и горек он для нее, этот долг, был. Ох и горек…
Вызов к художнице. Картины ее я не раз видел в выставочных залах. Уж очень нравились они мне.
— Вызывали? — спросил я, когда она чуть-чуть приоткрыла дверь.
— Да… — ответила она и, вздохнув, провела меня в чуланчик.
— Вот…
— Кем она вам доводится?
— Моя мать…
— И вы…
— А что и «вы»? — вспыхнула она и, вынув платок из халатика, прижала его к глазам. — Утром уходила — жила, а на обед пришла — не дышит. Как-никак ей скоро девяносто, так что все, что угодно, ожидать можно. Я соседку позвала, и мы ее сюда принесли.
Только тут я заметил, что волосы у художницы были мокрые, а на шее и кое-где шевелилась мыльная пена.
— Простите, что из душа, — сказала она и, сняв с плеча полотенце, добавила: — Я на минутку. Пока вы смерть оформлять будете, я душ доприму.
— Дайте зеркало, — попросил я ее, понимая, что заниматься умершей мне придется одному.
Под шорох воды, доносившейся из ванной комнаты, я перенес ее мать из чуланчика и положил на диван в комнате. Белое лицо старушки, усеянное морщинками, было потное. А кончик носа сухой и теплый. Мигом протерев зеркало, подставил его ко рту, потом к носу — и замер. Зеркало запотело.
— Ой, да она ведь живая? — нащупав ее пульс, прошептал я и сам кинулся к ванной комнате и забарабанил в дверь.
— Вы ошиблись, ваша мама жива, она дышит…
Я, сделав старушке искусственное дыхание, позвал шофера, он помогал мне держать и сжимать кислородную подушку. После третьего внутривенного старушка открыла глаза.
— Пить… пить… — застонала она.