Со словом «боль» в голове моей промелькнула маленькая идея, я осмелел.
— Боль… боль… погодите, — неожиданно произнес я. — Знаете, есть новейшее средство от боли.
— Да что вы говорите! — замигала глазами Сосновская. И даже выпрямилась.
— Дают перед уколом — точнее, за полчаса до укола выпивается одна таблетка… и… — сбивчиво начал объяснять я, вспомнив, что на днях купил пачку глюкозы для своего сынишки, которая до сих пор лежала в моей сумке.
Прищурившись, она подозрительно посмотрела на меня.
— Врете небось.
— Нет, я сам эти таблетки пью, когда мне укол делают.
Я старался говорить твердо, смело, убедительно.
— Врете, одинаково все вы на «Скорой» врете.
— Нет, не вру, у меня у самого давление.
— Ишь ты, молодой, а уже того… — удивилась она. — Небось семь лет учебы подействовали. — И вдруг спросила: — А как они, эти таблетки, называются?
«Как же они называются? И как же их, черт возьми, назвать?» — Я понимал, что, если я тут же выпалю Сосновской название, жалоба на меня обеспечена. Уволить-то меня не уволят, но с квартирой, это как пить дать, повременят.
«Ну как? Ну как же их назвать?» — думал я, в растерянности вглядываясь во все окружающее. И вдруг взгляд мой остановился на картинках о современном спорте, которые были наклеены на книжном шкафе.
— Бесбол, — проглотив букву «й», радостно вскричал я. — Бесбол… бесбол!
— Чего-о?
— Бесбол, то есть без боли.
— Новокаин, промедол знаю, а бесбол… Чепуха какая-то. Бесбол — это игра… а не лекарство. Ты чего-то дуришь.
— Нет, ничего я не дурю, просто лекарство это не наше.
— А чье?
— Английское.
— Ишь ты, — удивилась Сосновская.
— Вот, попробуйте, оно у меня с собой.
— А не отравите? От заграницы ведь чего угодно можно ожидать…
— Да что вы… я вначале сам выпью, а потом дам вам, — и, проглотив таблетку, я другую дал ей. «Возьмет или не возьмет?»
Сосновская, взяв таблетку, подозрительно наклонилась над ней.
— Ладно, подайте запить, — и она медленно и с каким-то любопытством проглотила таблетку. — Через сколько теперь вашего укола ждать?
— Через полчаса.
— Вы не уезжайте, сидите здесь и дожидайтесь, пока ваше лекарство на меня подействует.
— Поймите, у нас здесь еще один вызов.
— Обманете, уедете и жди вас часа через три.
— Нет, разве я могу вас обмануть!
Пулей вылетел я из подъезда и уже в кабине, с трудом расстегнув ворот рубашки, произнес:
— Скорее на станцию.
Шофер, подумав, что со мной плохо, врубил сирену и понесся на красный свет.
Был у меня друг, философ. Звали мы его Архимандрит. Архи — он был старше меня, жил один, часто болел и хандрил… Я распределился в село на «Скорую», а он остался па кафедре. Через полтора месяца узнаю о его приеме в аспирантуру. Отпросившись у главврачихи, лечу на почту, чтобы отправить поздравительную телеграмму. Беру бланк и пишу: «Архимандрит, поздравляю тебя с приемом в аспирантуру. Грызи и славь науку. Быть тебе академиком и не ниже». В графе «куда» указываю кафедру. Так солиднее. Ведь телеграмму прочтет вся кафедра. Прочтут и скажут: «Ну и друг у тебя на «Скорой»! Самый первый поздравил. И как здорово, как здорово написал!»
Подаю бланк. Круглолицая тетенька начинает читать.
Минуту читает, вторую читает, а потом вдруг как фыркнет:
— Это что у тебя за слово такое? Ар-хи-ма… Ар-хи-ма… язык поломаешь.
— Архимандрит, — спокойно произнес я и добавил: — Это друг у меня. Он в институте на кафедре…
Но она откладывает бланк. Мол, неразборчиво написал, перепиши.
Я переписал.
— Ар-хи-ма… Ар-хи-ма… — начала она вновь, но, дойдя до букв «ндр», сбилась.
— Архимандрит, — подсказал я.
Она опять — фырк.
— Разве так пишут? Он что у тебя, корсиканец?
— Нет, русский. Просто прозвали так…
— Так бы сразу и сказал, — и она вновь откидывает бланк. — На нашем телеграфе в наших телеграммах клички запрещено передавать. Короче, ищи замену.
— Да вы понимаете, не могу, не могу я без клички. Если я его не по кличке назову, он может обидеться, потому что по имени мы его в институте никогда не звали. — И тут я не выдержал и тоже фыркнул: — В конце-то концов вы должны передавать те слова, которые не вам подойдут, а которые мне подойдут…