Я промолчал. А сам подумал: «Да, еще хлористого кальция ей не хватает… И так почти всю сумку лекарств в нее пересадил…» Среди врачей началась паника: вдруг женщина умрет в приемном отделении, молодая, двое детей. Заведующий терапией посоветовал, чтобы я покуда переправил ее поскорее в военный госпиталь, может, там с ней разберутся. Врачи пошли за советом к главврачу.
Они ушли, а больной стало еще хуже. Ее охватил страшный озноб, она посинела. И тут я решил сделать больной хлористый кальций. Просто так, уже безо всякой надежды… Понимая, что большего я уже ничего сделать не смогу и что смерть, наверное, задавит женщину. Минут через пять больная, придя в себя, осознанно посмотрела на всех нас. Щеки ее порозовели. Она приподнялась… Врачи все зашушукались: «Это надо же, можно сказать, безнадежная больная, и ожила». — И руки врачей, такие маленькие, пухленькие, я помню, как они ими делали уколы, задрожали. «Это горячий» укол ей подсобил… — сказала вдруг санитарка и, прикоснувшись рукой к голове больной, с солидностью добавила: — Видите, даже лобик у нее оживел, вместо холода тепло теперь чувствуется…»
Врачи посмотрели на меня.
«Хлористый кальций…» — в радости выговорил я и, не знаю для чего, показал им пустую ампулу.
«Выходит, у больной был аллергический шок?»
Да, действительно, у больной оказался аллергический шок, реакция на молоко. Как выяснилось после, у больной раньше, лет пять назад, когда она кормила первого ребенка, тоже после молока развился аллергический шок. Но перенесла она его легче. Тогда она упала возле двери и пролежала что-то около двух часов, потом пришла в себя. Как говорится, она «отлежалась», хотя после этого чувствовала себя еще две недели очень плохо, раскалывалась голова, да периодически мучили ознобы. Особого значения этому случаю она не придала. Тем более и мысли у нее не было, что шок может повториться вновь и протекать намного страшнее прежнего.
«Вот так случай! Это надо же!» — удивлялись теперь уже повеселевшие доктора. Прежний их страх как рукой сняло… Как быстро меняются люди… пусть даже это бывают и врачи. Я же стоял в стороне и, посматривая на ожившую больную, думал о своем. Почему мы, врачи, растерялись? А вот санитарка оказалась на высоте. Уж больно чудно все как-то получилось. Что это, интуиция? А может, медиком надо родиться, и потом полюбить свою работу на всю жизнь, и любить ее больше всего на свете? Иначе…
Самый популярный человек на нашей «Скорой» — это Авдотья Павловна. Работает она санитаркой. Их у нас, этих санитарок, положено пять по штату, но она у нас вот уже как пять лет все одна и одна. Ведь никого не заставишь санитарить, все хотят, как говорит сама Авдотья, руки березовым кремом мазать да ноготки модными лаками красить. Руки у Авдотьи морщинистые, пальцы корежистые. По расторопности нет ей равных. За какие-то считанные секунды она и судно под тяжелобольным поменяет, и успокоит его, и резиновый кружок со льдом ему на живот уложит, и в машине подметет, и шоферу водички принесет — и все вовремя, без задержки делает. Потому, что руки у нее, хотя и корежистые, но золотые. Шуток она не любит, и если молоденькие медсестры начинают над ней насмехаться, Авдотья объявляет им бойкот. Тогда уж судна и утки из-под больных убирают они сами, ну а запашок от этих предметов, вы сами небось знаете, не райский. Крем березовый за каких-то две-три минуты вмиг улетучивается, лак с ногтей сходит, и медсестры, поначалу втихомолку, а потом и вслух начинают говорить друг другу: «Надо нам перед Авдотьей извиниться… Чтобы она поскорее бойкот прекратила…»
Авдотья, со стороны посматривая на их нерасторопную беготню, все чему-то усмехается и усмехается…
О чем она думает, трудно сказать. Взгляд ее не злой, а, наоборот, скорее ласков. Иногда она, неподдельно и как-то блаженно улыбаясь, выдает себя:
— А чем я хуже? Что ж я, крема березового купить не могу? И руки намазать… Слава богу, денег у меня куры не клюют…
— Авдотья, — прикрывают халатиками носы медсестры. — От этого запаха можно психом стать.
— А как же я? — спокойно произносит она. — Почитай, вот тридцать годков все вот так вот и вот так вот.
— Авдотья, милая, — ноют медсестры.
— Ну ладно, раз устали… идите поспите… — простив обиду, жалеет их Авдотья и, поправив на голове косынку, идет санитарить.