— Душа, что ли? — взволнованно спрашивает Света, поправляя на нем одеяло.
— Наверное, душа… — бормочу я. Мне стыдно, что я не могу разобраться в причине озноба.
Перед самым стационаром больного затрясло еще сильнее. И не только он сам трясется, но и одеяло, и даже подушка под ним, короче, все трясется. Мне даже показалось, что и машина трясется.
— Может быть, ему спиртика выпить?.. — в отчаянии произносит Света.
— Бесполезно, — говорю я ей и объясняю, что, мол, озноб у больного центрального характера, мало того, неясной этиологии, да и по силе он такой, что никакой спирт не поможет.
Однако настойчивости я ее не противлюсь, и она часть спирта, предназначенного для инъекций, выливает больному в рот. Тот, покашляв, выпивает его, однако озноб все равно не проходит. Мы со Светой держим больного, иначе в любую минуту он может свалиться с носилок. Мне кажется, что и я, и Света, и водитель тоже начинаем дрожать.
— Свет… Свет… — кричу я. — Подай одеяло, мне холодно…
— Пожалуйста… — и она торопливо протягивает мне байковое одеяло, а потом вдруг радостно кричит: — Ой, а мы, кажется, приехали… Двадцатая больница, приемный покой…
С трудом, продолжая вздрагивать, я вношу вместе с водителем больного в приемный покой. Постепенно отогреваясь, подаю дежурному сопроводительный лист, в котором в графе «заключительный диагноз» обозначено «озноб неясной этиологии» и три вопросительных знака. Больной, продолжая трястись, что-то мычит и ударяет себя в грудь.
— Мы его кирзовую сумку забыли… — прошептала Света. — Я сейчас принесу ее.
А тем временем дежурный врач, прочитав фамилию больного, спокойно, как ни в чем не бывало произнес:
— Так это же наш Романов. — И, внимательно посмотрев на меня, он еще спокойнее добавил: — Ничего страшного, загружайте его вновь в свою машину и минут двадцать повозите по городу. Даю вам гарантию, озноб слетит с него, как с гуся вода.
А затем, подойдя к Романову, он ласково похлопал его по плечу.
— Опять небось понервничал?
Тот что-то невразумительно промычал.
— Слышите, — сказал вдруг врач. — Так что забирайте его обратно и катайте.
Мне стало не по себе. Я возмутился.
— А разве здесь, в приемном, он не может очухаться?
— Нет, — спокойно ответил врач. — Ему только «Скорая» и помогает. Минут двадцать покружат с ним по городу, и, глядишь, все на место становится. Вы, доктор, его не знаете, а мы его знаем. Но только ни в коем случае не думайте, что он притворяется.
Врач помог нам погрузить Романова обратно в машину. А когда мы уже собрались отъезжать, он сказал:
— Что-то с нервной системой у него. С ним и стационарники, и клиницисты пытались разобраться, но так и не разобрались.
И мы поехали. Света молча сидела около больного и с удивлением смотрела то на меня, то на него. Идея катания больного на «Скорой» по городу показалась мне неубедительной, а потом вызвала раздражение. И даже сопротивление. Недолго думая, я заехал в первую попавшуюся больничку, но и там, как только услышали фамилию больного, воскликнули:
— А, так это же Романов… Разве вы не знаете? Его просто надо повозить по городу, и все у него пройдет.
«Да неужели это сон?» — подумал я. Но, увы, никакого сна не было. Передо мной был Романов, компетентные врачи, Света, автомашина с красным крестом на боку, дорога и родной город. Мало того, мне то же самое сказали и в третьей и в четвертой больнице.
— Так это же Романов, — говорили все хором. — Вы его катайте, катайте…
«Что за черт?.. — думал я. — Ведь мы уже, считай, кружим с Романовым по городу более получаса, а он все равно как дрожал, так и дрожит».
Но тут больной, неожиданно перестав дрожать, как ни в чем не бывало прошептал:
— Пить… пить…
Света ему тут же подала воды. Он, выпив ее, привстал, рукавом вытер лоб, а потом сказал:
— Ну, кажется, я выжил, — и, взяв свою кирзовую сумку, он без всякого труда вышел из машины, плотно закрыв за собою дверь. Я кинулся вслед за ним. Я остановил его. Я спросил:
— Дорогой, да что же это с вами такое было?
А он, достав из кармана папироску, воткнул ее в рот и закурил, а потом, как-то небрежно махнув рукой, сказал:
— А с кем, доктор, не бывает, — и, взяв из моих рук очки, которые он позабыл в машине, добавил: — С начальником на работе поругался, и вот на тебе… На войне гранатами в меня бросали — и ничего, выжил, а тут… Понимаешь, доктор, он все бесплатно хочет, за счет государства, привык, понимаешь, хапать, и без всякого стыда все это делает, словно так и надо… Никто ему не скажет, а я ему высказал. Вот и зазнобило.