— Зачем ты наколол меня? — поняв, в чем дело, вспыхнула вдруг она. — Говорил, что один живешь, а оказывается, у тебя привесок.
— Разве сама не видишь, что не жилец она? — кинулся он ее успокаивать. — Не сегодня, так завтра приберется. Будь у меня как дома. Распоряжайся, как хочешь.
Тоська искоса, с неприязнью посмотрела на лежащую в постели Антонову жену. Посмотрела и смутилась.
— Ну что, бабушка, небось надоело тебе лежать?
— Врач обещал помочь… — пролепетала больная.
Тося побледнела.
— Ей в гроб пора, а она ерунду какую-то порет.
Покачав головой, спросила Антона:
— У тебя «бабки» есть?
— Одна тыща на книжке, трехпроцентовый, срочный вклад. Плюс пенсия моя да бабкина. Еще на заводской проходной вкалываю, пропуска у работяг проверяю, — отчеканил он и торопливо закончил: — Так что насчет денег не волнуйся, за месяц две с половиной сотенки собирается.
— Ладно, останусь, — согласилась Тоська и, налив себе полный стакан водки, одним махом осушила его. — Ответственность, конечно, большая, но мне не привыкать. — И, обняв Антона, поцеловала его.
— Мой дед всегда молоденьких любил, — встряхнулась вдруг Галя и, чуть шевельнув руками, улыбнулась. Она рада была, что муж в настроении. Устал он небось, умаялся с ней.
— Батюшки, да она же понятливая, — воскликнула Тоська. На что Антон махнул рукой:
— Не обращай внимания. Мало ли чего она наговорит.
И, как в молодые годы, без всякого труда взял и посадил Тоську на колени. Воротник рубахи щекотал шею. Закинув назад голову, он расстегнул пуговицы на вороте, и крупная цепочка чуть блеснула и погасла.
— Настоящая? — уважительно спросила Тося, трогая ее пальчиками.
— Высшей пробы, — просиял он. — Это соседка верующая на днях продала, одну мне, другую жене. Говорит, что крест на золотой цепочке более помогает, чем на серебряной. Вот я и не снимаю его, все ношу и ношу.
— Хороший ты какой! — сказала вдруг Тоська и с любопытством стала ощупывать его плечи и грудь.
Опьянев, Антон небрежно прижал ее к себе. Неожиданная радость, возникшая от встречи с этой случайной женщиной, была приятна и сладка ему. Горькая печаль исчезла.
А может, теплоты ему на старости лет захотелось и женской ласки-жалости.
Опьянев, он начал просить Тосю:
— Пожалей меня. Пожалуйста, прошу тебя, пожалей. У тебя жалости хоть отбавляй, ты молодая, что ни сделаешь, мне все, старику, приятно.
Тося с усердием гладит Антона по голове, обнимает. Все это она делает не от души, чисто внешне. Непонятен ей этот случайно встретившийся на станции старик; бесприютность его и дикая тоскливая одинокость разочаровывают ее. Как мужчина он ей неинтересен.
Ее руки сухи и тонки. Ее круглое личико с огромными глазами от выпитой водки так раскраснелось, что кажется, вот-вот лопнет. И если Тося сдержана в чувствах, то Антон счастлив.
— Ты у меня теперь жить будешь, — страстно шепчет он ей. — Согласна?
— Ишь ты какой, — смеется она.
— По рукам, что ли? — в восторге вскрикивает он.
— По рукам, — приветливо смеется она и, хитро покачав головой, невзначай, будто шутя, говорит: — Хотя мне кажется, что все это вздор. Буквально час назад ко мне на станции никто не подходил. А тут вдруг старик явился, не запылился. Да мало того, по мне, пропащей бабе, с ума сходит.
— Дед мой и раньше молодых девок любил, — с болью в голосе и теперь уже без улыбки произносит из соседней комнаты Галя. Наклонив набок голову, она все видит.
— Она наболтает тебе, — ворчит Антон.
А Тося, ничего в ответ не говоря, смеется трогательно и звонко.
Достав из-за печи балалайку, Антон начинает наигрывать приблатненные мелодии, а затем вдруг начинает петь и плясать, по-молодецки разбрасывая по сторонам руки и ноги, при этом необыкновенно гордо откидывая назад голову. Озабоченности как и не бывало. Душа распахнута.