— Чудаковый ты, — опять смеется Тоська и обнимает Антона. — Старичочек ты мой дорогой.
Как-то разом устав от пляски, Антон стоит посреди комнаты с прижатой к груди балалайкой. Пот катится по его рябоватому лицу. Он его не вытирает. Рубашка распахнута до пупа, и мускулистая грудь колышется. Трудно, ох как трудно жениться ему на Тоське. Предложить руку прямо сейчас он не может, жива его парализованная жена, их никто не распишет. А ведь ему так хочется приютить свою душу возле какой-нибудь, пусть даже и непутевой бабенки. Он здоров, крепок, а жизни нет. В чем он виноват, что жена больна? Да ни в чем. Тоска, ох и тоска. Если бы вот не такие бабы, как Тоська, то хоть помирай.
Отдышавшись после танца, Антон спрашивает ее:
— Тось, а ты картошку варить можешь?..
Та смеется.
— Конечно, могу, это моя самая любимая еда…
— Я буду платить тебе все сполна, — присев с ней рядом, говорит Антон. — Куролесить ты особо не будешь. Твое дело к обеду картошку варить и за бабкой ухаживать, — затем, крепко стиснув руками голову, стонет: — Одна душа у нее и жива. Только я вот никак не пойму, зачем ее душе на постели вместе с мертвым телом лежать? Зачем ей вообще так долго ждать смерти? И ради чего?
Уронив голову перед Тоськой на стол, он вдруг крепко засыпает.
Антон не желчен. Он просто считает: то, что произошло с его женой, не укладывается ни в какие рамки. Он всегда жил с ней дружно. Трудолюбивей ее в поселке никого не было. Вечно она занята делом была, вечно куда-то спешила. Но, заболев вдруг гриппом, она слегла и больше не встала.
— Что же мне делать?.. — часто возмущался Антон в кабинете участкового врача.
На что тот спокойно отвечал:
— Неизлечима твоя жена, понимаешь ли ты это, неизлечима!
А Антон все не верил. Прокляв медицину, он начал приглашать к себе на дом умелых старух, мастеров по травам. Но, увы, жена лежала пластом.
— Что же, выходит, никому не под силу твоя болезнь, — часто говорил он ей. — Словно кто тебя от земляных корней оторвал: как полевой цветок, который плуг во время пахоты пересек. Вроде и в земле он торчит, а не жилец, уже.
Страдание жены сказывалось и на нем. Мало радости было для него в приходящих днях. Как бесцветно они появлялись, так же бесцветно и исчезали. Горькая семейная беда чудовищно страшна. Не убежать от нее и не спрятаться.
Когда приезжала в гости дочка, Антон немного оживал. Модная, крепкая, ладная, с золотыми перстеньками на руках, она переодевала мать, меняла постельное белье и, кое-как сварганив похлебку, уезжала.
Работает она секретарем-машинисткой. Раз в месяц привозит какой-то едучий стиральный порошок, в котором замачивает скопившееся материнское белье. Купает мать прямо тут же, в комнате. Пол щелястый, и мыльная вода, которой она поливает мать, стекает в подполье.
Дом у Антона без удобств, отопление печное, водопровода и канализации нет. Старик не гонится за квартирой. Привык жить здесь. Зимой в домике без удобств жить, конечно, тяжело.
Частенько Антон, притаившись у двери и оставшись незамеченным, пристально смотрит на жену.
Галя лежит как ни в чем не бывало тихо, спокойно. И даже кажется со стороны, что она чувствует какое-то превосходство над окружающим ее миром.
— В дух превращается, — вдруг неожиданно произносит Антон и тем самым выдает себя. Но жена не смотрит на него. Ее взгляд устремлен в потолок, рядом с потолочной балкой расщепилась фанера, и в эту образованную дождевой водой щелочку Галя и смотрит. Когда на улице беззаботно идет дождь, сквозь эту щелочку начинает тихонечко капать на Галю вода. Отодвигать кровать в сторону, от водяной струйки у Антона желания нет, но он жалеет ее, ставит на грудь жены огромный эмалированный таз, а чтобы он не свалился, укрепляет его по бокам жениными руками. И отдрессированно-смачно, со звоном капает вода в таз, который стоит на Галиной груди. Смотрит Галя на дождевую капель и улыбается. Как она раньше в детстве любила осенние дожди. И вот они и сейчас не забыли ее. Ей не выйти на улицу. Поэтому они сами пришли в ее комнату, чтобы напомнить о себе.
Когда Гале вдруг станет тяжело дышать, зайдет в комнату, как по команде, Антон и, взяв таз, выплеснет воду с порожка в заросший полынью двор и снова поставит на грудь.
И в эти минуты Гале кажется, что муж ее добр и услужлив.
— Многого от тебя не требуется, — говорит Антон. — Лежи себе помаленьку и капли считай. А крышу я на днях починю. Вокруг трубы законопатка отковырнулась, вот она, крыша, и течет…
— Спасибо, — тихо шепчет жена и настороженно-пристально смотрит на потолочную склизкую щелочку, с которой вот-вот плюхнется в чашку капелька. Антону кажется, что жена, приподнявшись над кроватью, вот-вот превратится в дух и, точно дымок или пар, исчезнет в этой щелочке. И тогда все разрешится… Только что была она и вдруг нет ее. Эта мысль будоражит. Она захватывает его.