Чуть-чуть дернется у жены правая сторона. Ухватившись рукой за пристегнутый к спинке кровати ремень, она подается вперед и торопливо обхватывает рукой спинку кровати, чтобы не упасть на слежавшийся, плосконький матрац. Пальцы правой руки, словно купленные, с трудом обхватывают металлическую трубку кровати. На помощь приходит Антон. Не вынимая изо рта папиросу, он обкладывает жену по бокам подушками и одеялами, чтобы она случайно не упала и не стукнулась головой о стену.
— Спасибо… — поспешно произносит она и вдруг краснеет, словно сделала какую-то глупость.
— Ничего, ничего… — успокоит Антон. — Я сейчас дверь настежь открою, и ты воздухом свежим подышишь.
И, открыв настежь дверь, он торопливо, точно по чьему-то приказу идет на станцию по усыпанной разноцветными листьями дороге.
У переезда останавливается. Затем заходит в железнодорожную будочку, где живут путейцы. Его все знают, поэтому на его старательное причесывание у зеркала не обращают внимания. Как следует причесавшись и пригладив по бокам и на затылке волосы, Антон заходит в станционный зал ожидания.
На улице осень, и люди, дожидаясь электричек, на скамейках в парке уже не сидят, а идут в теплый станционный зал.
Не успел Антон зайти, как к нему подбежала пухленькая коротышка Фомка.
— Вот, рекомендую, — торопливо представила она бесстыдно развалившуюся на скамейке огромную женщину сорока лет. — Лимитчица, прописка страсть как ей нужна.
Женщина, посмотрев на Антона и поняв, в чем дело, аккуратно поправила волосы.
— Тебе сколько лет? — спросил Антон.
— А тебе сколько надо? — на вопрос вопросом смущенно ответила та.
— Постоялицей пойдешь ко мне? — вновь спросил он ее и присел рядом. — Поначалу просто так поживешь. А жена умрет, женюсь на тебе.
— Нет, я ждать не могу, — торопливо ответила та, мигом став какой-то уж больно строгой, и серьезной. — Мне прописка нужна. А в домработницы ищи другую. — И тут же, хихикнув, обратилась к Фомке: — Ты что, не можешь найти ему подметалку?
— Да находила я, и не одну, но они день-два поживут и уходят.
— Почему?
— А потому, что жена его больна, парализованная на руки и на ноги. Лежит, не поднимается.
— Ты хочешь сказать, что она хуже грудного ребенка? — равнодушно спросила ее та и, небрежно посмотрев на ссутулившегося Антона, сказала: — Разведись с ней, и я сразу же к тебе прибегу…
— Пока жива, не разведут, — вздохнул Антон. — Была бы она здорова — другое дело, а больная есть больная, но закону я до последней минуты должен быть рядом с нею.
— Ну тогда как хочешь, — надула губы сорокалетняя и отвернулась. Ее голые ноги были пухлые, короткие волосики курчавились на них и блестели.
«Южанка, — подумал Антон, и он уже хотел прикоснуться своей рукой к ее колену, но передумал. — Опять поспешил, надо было вначале привести домой, и там уговаривать…»
— А кроме лимитчицы, есть ли еще кто-нибудь? — не стесняясь сорокалетней, спросил Антон у Фомки.
— Одна была утром, молодая, хорошенькая. Родом из-под Казани, только освободилась. Двое детей. Чудная какая-то, ноги все в наколках…
— Сойдет! — воскликнул Антон. — Скажи, где остановилась?
— Где-где, — прикрикнула на него Фомка. — Говорю тебе, только освободилась. Если где встречу, к тебе приведу.
Затем она подвела к Антону еще двух лимитчиц, очень молоденьких. Антону годились они лишь в дочери. Ухаживать за больной они соглашались, но при условии, если будут прописаны. Но как их пропишешь? Сорокалетняя, быстро встав, пошла к вошедшему в зал ожидания подвыпившему прапорщику. Видно, ей срочно нужна была прописка, и она стремилась заполучить ее всеми путями.
«Денек-два покрутится в этом зале и за кого-нибудь выскочит», — подумал Антон и, с грустью вздохнув, почему-то позавидовал этой сорокалетней женщине, ее свободе, простоте, своеобразной безбоязненной страсти, при которой любой мужчина враз как-то ослабевает.
— Тут на днях одна хромая была, возьмешь? — Голос у Фомки глухой, точно из бочки. Видно, поняла, что и сегодня она не смогла угодить Антону.
— А где она сейчас? — не поднимая головы, спрашивает он.
— По вагонам мыкается. А ночует в Александрове. Если хочешь, я завтра привезу ее.
Антон, приподняв голову, вновь с какой-то надеждой смотрит на Фомку.