Старая кассирша, сладко позевывая, вышла из станции. Скрещенный на ее груди большим узлом платок приподнялся и забился на ветру. Вытерев тылом ладони влажные губы, она подошла к Марии.
— Ты чего это? Тебя зовут, а ты не идешь. И чай остыл, напрасно, выходит, грела.
Кассирша настороженно осматривает своими глазенками Марию и ждет, что та скажет.
— Странная ты… — словно догадываясь о чем-то, хитро улыбается кассирша и прыскает. — Столько мужиков, а ты не блестишь и не телишься.
Ветер сотрясает жесть на крыше станционного зала, и она мелодично звенит, перебивая воркованье голубей, облепивших узенькое окно на втором этаже. Мария внимательно смотрит на кассиршу, а затем отшучивается:
— А ты меня не суди, я в своей жизни покудова до краю не дошла. А то, что тебя печалит одно, а меня другое, мы в этом не виноваты. Чувства у каждого свои, разве им прикажешь…
Неподатлива Мария. И кассирша, глядя на нее, вздыхает.
— Ну ты как хочешь… Я сменилась… До завтра… И властно посмотрев на платформу, где стоят, дожидаясь электричку, люди, уходит вместе с ветром.
— До завтра… — произносит Мария и, зайдя в станционный зал, садится на свободную скамейку. Изредка, когда сильно хлопает приоткрытой форточкой ветер, она вздрагивает, но форточку не закрывает.
Придя домой, она, включив радио не на полную громкость, начала готовить. За окном синий вечер. В его синеве заброшенная церквушка у леса кажется тихой и покорной. Недалеко от нее в небольшой рощице дом, в котором живет Илья. Дом не видать из окошка Марии. Лишь зимой, когда вдруг струйка дыма поднимается над деревьями, можно догадаться, что в рощице кто-то живет.
Церквушку давным-давно разграбили, а все ее кирпичные пристройки разобрали дачники. Только остов растащить никому никак не удается, точно гранитный он, ни кувалдами, ни отбойными молотками не выбивается из стен кирпич. Чтобы зря церковь не пропадала, хранят в ней совхозное сено. В конце сентября набивают под самую колокольню до сорока тонн. Даже за километр ощутим запах полевых цветов. И, почувствовав этот запах, человек начинает с любовью смотреть на храм. И оживают огромный купол и лики святых, писанные масляными красками. Клочки сена гоняет ветер вокруг храма. Взволнованно вздохнет подошедший к ней человек и, сняв с головы кепку, тихо произнесет:
— Ишь, как полевая травка у стен летает! Радуется. Хорошо ей, видно, у Бога за пазухой…
Синий ободок у креста, окруженный патлатыми облаками, сверкает, словно нимб у ангела. Кончик купола, в веках непомеркнувший, точно чья-то рука крепко держит на ветру крест.
— Не могли места другого для сена найти, — вздохнет прохожий. И увлажнятся вдруг уголки глаз. — Люди для души строили… А они взяли и опохабили… — И, сдерживая, дрожь, вытрет человек травкой слезы с глаз. От переживаний этих, от волнений очистится и посвежеет душа. И тихо человек произнесет: — Если мы хотели такую красоту разрушить, выходит, не люди мы…
Лик старой церкви, запах сухой травы, синее небо с багряным закатным солнцем, нежно трогающим далекие верхушки деревьев, все это не случайно втиснулось в сознание человека. Мир этот был до него и еще многие-многие лета будет.
Часто из своего окна Мария в задумчивости смотрит на храм. В просторном небе точно маленький колокольчик плывет купол. И птицы кружат над ним, веселясь и играя. Ей хочется представить тех далеких людей, которые когда-то строили этот храм, ходили молиться в него. А теперь вот их нет, как и нет их времени. Видно, дети не поняли своих родителей, если заброшен храм.
— Людям не прикажешь, чего им любить, — вздыхает она. Ей нравится храм. Она любит приходить к нему с цветами. Положив их у красиво расписанной южной стены, она подолгу стоит и с искренней любовью рассматривает помутнившиеся лики чудотворцев. Ей нравится размышлять о том, как жили люди раньше. Как они гордо умирали. И благороднее их, наверное, и не было людей.
Ей хочется понять тот старый мир, осознать его, проникнуться им. Но она ничего не знала ни о своих предках, ни о том далеком времени. Неподдельная глубокая тоска гнетет. Она одинока.
— Что я значу? И зачем, и кому я нужна, если все это было не для меня?.. — размышляет она.
Ясные, кроткие взоры святых устремились на нее. Поделившись с ними своими мыслями, она ждет от них ответа. Она прислушивается к каждому шороху, стуку, надеясь хоть что-нибудь услыхать. Но взоры по-прежнему немы, хотя и вонзаются в нее пиками.
— Почему же тогда некоторые люди говорят, что святые могут помочь? Чем я хуже других, и почему мне нельзя помочь?