И тут вдруг рядом с ней кто-то пробежал. Она, прижав руки к груди, вздрогнула.
— Кто ты? — испуганно спросила она и осмотрелась. Но вокруг никого не было. Храм, как и прежде, величаво молчал, и по-прежнему лики святых упирались в нее. Когда она убедилась, что вокруг никого нет, тревога исчезла.
— С нервами не справилась, — решила она и вышла из храма.
Поужинав, Мария достает из гардероба новое платье. Переодевшись в него и накинув на голову кружевной платок, выходит во двор. За кривыми деревьями чуть алеет закат. Ветра нет. И цветы пьянят. Мария смотрит на них, трогает руками, но они не радуют ее.
— Как и я, отцветают… — вздыхает она и отнимает руку.
Со стороны она кажется забавной, не по возрасту нарядной. Лицо ее то и дело меняется. Вот светлый восторг неожиданно сменился небрежной распахнутостью. А затем вдруг грусть охватила ее. Она жмурит глаза, чувствуя на себе дыхание вечера. Затем, открыв глаза, подмигивает голубям, усевшимся на калитку.
Держа руки за спиной, она бесцельно бродит по двору, и кустарники цепляются за ее ноги, а она боли не чувствует, а лишь улыбается, то и дело погружаясь в поток своих мыслей. Вспугнув голубей, Мария толкает калитку и выходит на улицу. Ну почему так долго тянется вечер? И почему не исчезает закат?
Сняв с головы платок, рассмеялась. Ткань не белой была, а синей. Видно, так захотелось вечеру. Чудеса! Пальцы тоже синие!..
— Потемнело, вот и бледность с них сбежала… — успокоилась она.
Синий цвет красив. Ей хочется попасть в огромный зал, где сияет масса люстр, и где кафельный пол, и где можно танцевать всю ночь. Она любит давать волю чувствам. Никому не понять эти чувства, кроме нее самой. Она идет по дорожке, пролегающей параллельно речушке. Вода пахнет землей и красиво парит. Молоденький туман не торопится клубиться и поэтому кажется упавшим с неба облаком. Она убыстряет шаг. К кому собралась она в столь поздний час?..
Никого не боясь и не прячась, она подходит к дому, где живет Илья. Окна вовсю горят. Играет музыка. И женский голос растяжкой и с назидательностью кому-то о чем-то говорит. Зайти в дом не решается. «Взял бы и нарочно ко мне вышел…» Она робко улыбается, смотря преданными глазами на светящиеся стекла. И вдруг легким, птичьим движением, неожиданно для себя самой нажимает кнопку звонка. Шторки на окнах раздвигаются, а затем и сами створки раскрываются. Огромная страшная баба (может, только ей она кажется страшной), коротко стриженная, секунду-другую смотрит на нее, а затем говорит Илье:
— Опять твоя полоумная пришла. Не понимаю, чего ей от тебя надо? — И быстро захлопывает створки и наглухо задвигает шторки.
Свет в окне не меркнет. Он полыхает пуще прежнего, смело ломая темноту и слепя Марию. Кончики платка сбились набок. Страх, радость и стыд поочередно перебивают друг друга.
— И зачем я только пришла к нему? — вздыхает она. — Сидела бы лучше дома…
Наконец дверь открылась, и на порог вышел в белой рубашке навыпуск Илья. Постояв на крыльце минуту, подошел к калитке и, не открывая ее, сказал небрежно:
— Сколько раз говорил, а ты пришла…
Его темные глаза по-недоброму засветились. И он, неуклюже подперев руками бока, вздохнул.
— Мне кажется, ты слишком перебарщиваешь. Жена вот взбесилась. Понимаешь… Уходи…
Губы у нее задрожали. Она не знала, что и ответить. Ведь она так торопилась, так бежала к нему. Ей так хотелось поговорить с ним. На какой-то миг в голове все перепуталось. Она взглянула на него и высохшими губами потерянно улыбнулась. Ворот его накрахмаленной рубашки небрежно распахнут.
— Что же ты… — в растерянности прошептала она. — Нелюдимый какой-то стал. Разговаривать теперь со мной опасаешься, — и с трудом улыбнулась, надеясь, что он потеплеет.
— Ты гляди, достукаешься. Сказал, сюда не приходи, значит, не приходи. У меня своя жизнь, у тебя своя.
У нее все внутри так и перевернулось от этих его горьких слов. Голова закружилась. Легкий ветерок перехватывал каждый ее вздох. Трудно сладить ей было с Ильей. Глаза его наметанно-зорко и недоверчиво посматривали на нее. Чувствовалось, что в тягость она ему была.
— Хотелось поговорить с тобой, — тихо, вполголоса произнесла она. — Вот и потревожила.
— На станции встретимся и поговорим, — буркнул он. — А зря беспокоить нечего.
— А я и не беспокою, — торопливо прошептала она. — Завтра почти всех наших баб к вам на подмогу кинут. Сено убирать с вами будем.
— Знаю… — И он помягчел, улыбнулся. — Завидую тебе… — и нервно прищурил глаза, поджал губы, разом став каким-то жалким.