— Три… четыре… пять… — забормотал он и, сбившись со счета, опять крикнул: — Да что это ты?
— Я-то ничего, а вот ты чего?
И тогда Пред затрясся.
— Ты небось думаешь, что мне эти деньги запросто достаются?.. Да?.. Ну, отвечай же, когда тебя спрашивают! — и он сел на пол и заплакал.
— Неужели с ума сходит? — испугалась Верка.
На что Ероха ответил:
— Это, дамочка, у него от бедности, — и, чуть ослабив свое треньканье, добавил: — Только вы, дамочка, не больно волнуйтесь.
— Нет, ты не прав, он не бедный, он богатый, — в волнении прокричала Верка.
— Нет, бедный, — убедительней прежнего сказал Ероха. — Есть такое понятие в народе — человек-душа. Так вот он этой-то самой приставочкой, называемое душой, и беден.
— Да, это верно. Если бы не было у председателя денег, я бы с ним и не водилась, — и, кинувшись к председателю, стала хлопать его по щекам.
— Очнись… очнись… — закричала она ему на ухо.
От крика Пред пришел в себя. Посмотрел на Верку и, плюнув, пихнул ногой скомканные рубли.
— Захочу, не то заработаю… — пробурчал он и захохотал. — Мне за одни участки летом столько несут, что вам и не снилось.
Верка стояла перед ним, наклонив набок голову. Вдруг, вздрогнув, не вытирая с глаз слез, она крикнула:
— Значит, зазря комкала я их… зазря… — и, заплакав, добавила: — Тут не только ты виноват, тут и другие виноваты.
— Да ты что… с ума сошла? — встревоженно спросил ее Пред.
Ероха, закусив губы, со всей мочи наяривал «Прощание славянки».
— Побудь еще, — попросила Виолетта, когда я помог ей забраться на край крыши, с которого она должна была вновь взлететь.
Вздрагивая от порывов ветра, она спросила меня:
— Будешь делать, как я?
— С удовольствием, но сегодня больше не могу, — и чтобы не обидеть ее, придумал причину: — У меня вызов, ну а после на заводе надо лекцию рабочим прочитать.
А если честно, то я все никак еще не мог отойти от предыдущего полета.
— Ну ладно, — сказала она.
И, всплеснув руками, вся сжавшись, она, став на одну ногу, медленно, выказывая свои красные, заштопанные чулки, приподнялась… и полетела… Нет, мне не показалось… Даю вам честное слово, она полетела. Ее полет был до такой степени естествен, что я еще долго видел перед глазами ее красные чулки.
Была отличная погода. И снег был нежный, ласковый. Снежинки долго-долго кружили в воздухе. Я шел по сугробам и думал: «Ну зачем, почему она летает?» И тут я еле успел пригнуться. Виолетта чуть-чуть не задела меня, пролетая надо мной в пяти сантиметрах.
…Не только Никифоров, но и сам председатель полюбил полеты. Обычно к вечеру, когда на небо всходила луна и появлялись звезды, он подходил к Виолеттиному дому с Веркой. Растоптав на снегу небольшую площадку и вытянув вперед руки, он поджимал больную ногу и, покачиваясь, кричал:
— Пусть для некоторых она чудачка, а для меня она что-то наподобие летающей тарелки.
— А что? — соглашалась Верка. — Если ты будешь все время думать о полетах, то тебе не только Виолетта, но и весь поселок будет казаться летающей тарелкой…
А Виолетта, выглянув из окошка, уже кричала председателю:
— Делайте как я!
— С удовольствием, — отвечал ей Пред и, с трудом удерживая равновесие, цеплялся за Верку и вместе с нею падал в снег.
— Ну почему ты над ней все время смеешься? — сердился он на Верку.
— А потому… что все это цирк.
— Ну нет, нет… ты запомни, — кричал Пред. — То, что делает Ветка, совсем не смешно.
К храму идут старушки. Все они празднично одеты. Отец Николай смотрит из алтарного окна на снежинки и, изредка крестясь, шепчет:
— Русский народ всегда ждал… До каких пор ему еще ждать?
Крест на его груди блестит. В левой руке он держит горящую свечу. Дьякон читает псалмы. Отец Николай выходит из алтаря в храм. Медленно идет по нему, кланяясь по сторонам. И вдруг видит мальчика, того самого, маленького и худенького, с узелочком в руках, который задавал ему вопрос… Отец Николай вздрагивает и сквозь слезы шепчет:
— Крошка моя… Почему я тебе правду не сказал?
А мальчик, словно поняв его, как закричит на весь храм:
— Батюшка, вам нельзя молчать… Вам…
Голос у мальчика простужен. Он начинает кашлять. Мимо храма с шумом проходят ряженые. Слышен голос псаломщика:
— Казанской Божьей матери, Смоленской Божьей матери, Троеручицы Божьей матери… И всем Российским чудотворцам вечная слава!
— Полет снежинок лучше полета пушинок, — говорит мальчонка нищему, сидящему на паперти. Тот, перекрестившись три раза, задумчиво произносит: