— Только Богу известно, что лучше.
— Эге, дед, ты не прав… — перебивает его мальчонка. — Чай, есть что тебе рассказать, а ты все молчишь и молчишь…
Ряженые проходят мимо. Снег кружится, пляшет в воздухе, то и дело осыпая их разноцветные костюмы сказочным сиянием.
На свете ничего нет красивее снежинок. Протягивая навстречу им руки, я иду на вызовы. Передо мной недочищенные проходы к домам, острые кончики выглядывающего из-под снега штакетника, промерзшие, полузанесенные снегом поленницы дров. Точно пики, антенны в небе. Матовые сосульки, будто длинные, сказочные кисти рук, висят на уголках крыш.
Вдали лес. Перед лесом завод. Заглядевшись, попадаю в снежную яму. В ней мягко. Я не сдуваю снежинки с губ. Я пробую их на вкус. Они тают во рту, по вкусу напоминают колодезную воду. Ухватившись за ветку ели, выбираюсь из ямы. Через минуту я весь в снегу. Вот так вот, буду теперь знать, как хвататься за ветки елей. Собаки залаяли. Но потом, признав, стали с каким-то любопытством и насмешкой посматривать на меня.
Выскребя из-за пазухи три горстки снега, я отряхнулся. Поднялся ветерок, и снежинки посыпались дождиком. Поздоровавшись со мной и на ходу покуривая, меня обогнали рабочие. Они тоже, как и я, все в снегу. Один спросил:
— Премию выдадут?..
Второй ответил:
— Арнольд приехал, выдадут…
У поворота мы расстались. Они пошагали к заводу, я повернул к жилым домам. Но тут же остановился, чтобы еще раз посмотреть на них. Они шли с гордо поднятыми головами. Следы на снегу от их шагов походили на борозды. Их грудь раз в пять больше моей. Она то поднималась, то опускалась. Кудрявистый пар вылетал из их ртов. Заиндевевшая от снега спецодежда сияла серебром. Под их тяжелыми сапогами снег скрипел. Я стоял, покуда они не скрылись.
Ну, а потом снег пошел еще гуще…
Отношение жителей нашего поселка к снежинкам разное. Но как бы там ни было, большая часть людей не представляет без них жизни. Старушки со снежинками пьют чай. Школьники вырезают их из картона и украшают заборы и стены учреждений. Никифоров, положив их на стекло, подолгу рассматривал. Он все никак не мог понять, кто, мол, там, наверху, мог додуматься до такой сверхчеловеческой узорной оригинальности. Баба Клара делает из снежинок снежный квас. Для грузчика Никиты снежинки самая лучшая закуска к этому квасу. Он ловит их блюдечком, а потом слизывает языком. А Колька Киреев говорит про снежинки так:
— Это, братцы, не снежинки… Это, братцы, покрытые серебром мои шестеренки… — И, чтобы доказать, рисовал на снегу узор шестеренки.
Никифоров не соглашался с ним.
— Загибаешь, — бурчал он.
— Это ты сам загибаешь! — гордо восклицал Колька и добавлял: — Запомни, если моя шестеренка в атмосферу кое-что запустит, то от тебя и волоска не останется. Понял?
— Ну как не понять, — соглашался тут же Никифоров, представляя эту картину, и с нескрываемым удовольствием держал в руках только что выточенную шестеренку. Горячая, с налипшей стружкой, она приятно покалывала руку.
— Они у меня и в темноте сияют, — перекрикивая шум токарного станка, замечал Колька.
— Хорошо, — соглашался Никифоров и до мельчайших подробностей изучал зубчики.
— Послушайте, — чуть погодя спрашивал он нормировщицу. — А почему знак ОТК не стоит на продукции?
— А зачем он? — улыбалась та.
— Как зачем? — удивлялся Никифоров.
— Понимаете, Колька шестерни не для ОТК делает, а для народа.
Никифоров, поняв, в чем дело, перебрал десятка три шестеренок и, выбрав, по его мнению, самую плохую, советовался с нормировщицей.
— А на стиральную машину подойдут они?
— Колькины шестерни к чему угодно подходят, — с улыбкой отвечала нормировщица.
— Тогда разрешите одну возьму.
— Разрешаю.
Нет, не для ремонта стиральной машины брал Никифоров шестеренку. Включив в сарае свет, он зажимал ее в тиски. И, нисколько не стесняясь в выражениях, начинал колотить ее ломом, затем, с разгону налетая на нее, бил кувалдой. Шестеренка звенела, крякала. Тиски раскалывались, болты, крепящие их, рвались напополам. Стена, у которой стояли тиски, рушилась, и по сторонам разлетался стол. Но как ни бил Никифоров шестеренку, она все равно оставалась живой.
Выкарабкиваясь из-под полуразрушенного сарая, он шипел:
— Не я буду, если не оторву тебе башку.
И на другой день ранней электричкой он вез ее в Москву к другу. Тот работал юрисконсультом на шарикоподшипниковом заводе. Испытательной аппаратуры на заводе полным-полно. Приладив шестеренку на какой-нибудь стенд, Никифоров вместе с юрисконсультом приступал к испытанию. На шестеренку накидывались комбайновые цепи. Включался один мотор, затем другой. Визг стоял на весь завод. Затем начинался такой грохот, что Никифоров с юрисконсультом точно при артобстреле дружно падали на пол. Короче, цепь разлеталась вдребезги, а шестеренка, как и зубья ее, оставалась целой.