— Хорошо, что живы остались, — продолжая лежать на полу, шептал забрызганный солидолом юрисконсульт.
— Замолчи, — серчал на него Никифоров и, оставив шестерню, ни с чем уезжал в Касьяновку.
Колька славился своими шестернями. Его уважали и директор, и весь завод. Его уважал даже сам Пред. Порой, остановив Кольку на улице, он, крепко пожимая его руку, говорил:
— Учти, браток, если ты вдруг кончишь делать шестерни, то наш поселок совсем обанкротится. — А потом Пред вежливо добавлял: — Ну а теперь разреши, я тебя расцелую?
— С удовольствием, — смеялся Колька. — Только вот щеки у меня мазутные.
— Ладно, Коль, — и, заметив мазут, Пред с какой-то стеснительностью отступал. — Я тебя лучше на праздник поцелую.
И, на расстоянии попрощавшись, уходил.
Командированные первым долгом спрашивали про Кольку.
— Зачем он вам?
— А нам надо насчет шестеренок с ним договориться.
— А к директору?
— К директору потом. Позапрошлый раз ваш директор всучил нам кота в мешке, — и они, открывая портфели, вместо былых шестеренок показывали шестереночную муку.
И хотя Колька вместо одного годового плана делал два, общезаводской план часто заваливался. Причина была одна — все любили командовать, а работать никто. Порой прет Колька болванку. Тяжела она. Из всех окон пятиэтажной конторы народ смотрит и советы дает.
— Ой, как бы не надорвался… Ой, как бы… — причитает старушка уборщица. Она рада помочь, но силенки не те. Прошлый раз на глазах у всех выбежала. А директор после вызвал и давай отчитывать: где, мол, такая-сякая, есть твое место?..
— Бабуль, ты чего шепчешь? — спрашивают ее молодые конструкторы.
— Это я, сынки, прошу, чтобы Бог Коле подмог… А то он нас всех выручает…
Конструкторы ржут. Ну а потом, обняв бабушку, говорят:
— Бабуль, запомни, нас не Колька выручает… нас Арнольд выручает…
Бабка удивлена. А они опять ржать.
— Ой, бабушка, ты непонятливая…
В некоторой степени они правы. Арнольд, из райцентра, для завода был не просто Арнольд. В конце декабря подружки из КБ, заметив его на территории завода, облегченно вздыхали: «Славу Богу, наконец-то теперь и премия, и тринадцатая, и все теперь будет».
Арнольд приезжал всегда в конце года. Кем-то и как-то пять лет назад оформленный на полставки в заводском отделе кадров помощником бухгалтера по особо важным делам, он неизвестно только каким обонянием, но на любом расстоянии унюхивал, что на нашем касьяновском заводе — пожар. Говорят, что, кроме нашего пожара, он тушит точно такие пожары и еще на пяти заводах.
Фамилия и отчество у Арнольда были трудновыговариваемыми, даже и после соответствующей языковой тренировки все равно можно было язык поломать. В них были оттенки и неметчины, и гретчины, попахивало Персией, да и чем только не попахивало.
Арнольд — такова была его кликуха. Все звали его только Арнольдом. Даже в ведомостях и нарядах на заработную плату вместо фамилии черкалось — Арнольд. Эту кликуху, говорят, он сам себе и придумал, так как с самого раннего детства он все сам делал, ни на кого не надеясь и ни на кого не опираясь. Все в его жизни было: и мор, и голод, и холод, и били его, и казнили, а вот выжил он, худенький, низенький, с черными кудряшками, матовыми глазками.
Да как еще выжил! Не позади народа идет, а впереди, с красной шапочкой и с великолепной крокодиловой папочкой, да еще ручка-самописка. И места вроде ручка особого не занимает, но он этой ручке придавал большое значение, ибо благодаря этой ручке преуспевающе жил и еще преуспевающе кормился и других кормил.
Гладковыбритый, подтянутый, в черном костюме, с «бабочкой» на тонкой шее, он, аккуратно выйдя из своих белых «Жигулей» и взяв для приличия костяные счеты довоенного образца, прямым ходом шел к директору.
— Слава Богу, — облегченно вздыхал директор. — А то я тут было уже хотел на твои розыски милицию посылать…
Директор хотел обнять Арнольда.
— Тихо, тихо, — останавливал он директора. — Вы же прекрасно знаете, я этого не признаю… Да и грипп сейчас…
— Понимаю… понимаю… — улыбался директор и подавал Арнольду стакан снежного кваса.