— Спасибо, спасибо, — благодарил тот и переходил к делу.
— Ну а теперь, дорогой товарищ… — Арнольд в каком-то удовольствии потер руки. — Я должен за три дня устранить все ваши подводные камни. Вот только, как и раньше, я попрошу у вас небольшое, так сказать, прикрытие, то есть письменное разрешение на приписки.
— А вдруг посадят?
Арнольд, лихо, без всякого зеркала, поправив «бабочку», успокаивал:
— Фирма веники не вяжет…
— Ладно, погибать, так с музыкой, — и директор начеркал расписку.
— Ну, теперь я вам цифры выведу. Десять лет государство не будет знать, куда девать шестеренки.
Поздним вечером, освободившись от приписок, Арнольд шел в третий цех, где работал Колька. Он любил посмотреть на его работу.
Токарный станок ревел как зверь. Колькины руки, опухшие, все в ссадинах, поднимая одну за другой заготовки, вставляли их в обойму, и неудержимый резак нажатием кнопки пускался в ход. Стружка разлеталась по сторонам. Колькина спина парила. Грязный пот, стекая, солил губы. Колька работал в майке. Когда шестеренка была готова, он нежно клал ее на руку и весело, словно детеныша, подбросив в воздухе, с улыбочкой кричал: «Нет, не дадим в обиду токарей России!»
Помощник, уставший и давным-давно очумевший от непрерывного подвоза заготовок, с трудом приподнявшись на цыпочках, просил Кольку:
— Отдохнул бы…
— Не могу жить у Христа за пазухой, — отвечал ему Колька и прибавлял обороты.
Увлекшись работой, Колька не замечал времени. Измотанные до предела уходили куда глаза глядят один за другим помощники.
И Колька оставался один.
— Коль! — кричала жена, придя на завод. — Айда домой?..
Ночью он шел с женой по поселку, счастливый от удачно выполненной работы. Светил месяц. Забавно кружились снежинки. В отличие от Кольки, парня огромного, широкоплечего, жена его была хрупкая и тонкая, как былинка.
— Лена, — спросил он вдруг. — А ты не обижаешься, что мы бедно живем?..
— А кто тебе сказал, что я на тебя обижаюсь? — удивилась Лена.
— Да там, на заводе, один сказал…
— А ты слушай его больше, — с улыбкой ответила Лена и, ласково обняв мужа, добавила: — Бедно те живут, у которых в доме холод… А мы богатые, потому что теплее нашего дома ни у кого нет…
— Ну а то, что по́том от меня несет, не обижаешься?..
Лена удивленно посмотрела на мужа. «Шутит он, не шутит?» Колька был серьезен. И, не найдя в его лице никакого намека на насмешку, она, взяв его за руку, ответила:
— Потом не пахнет от тех, кто не работает.
Колька с волнением посмотрел на нее. Живет он с женой всего пять лет, но как поговорит он вот так вот откровенно с ней, и как будто вечно были вместе.
— Без шестерен наш народ пропадет, — доказывал он Лене.
— Конечно, — соглашалась та.
Снежинки несутся и несутся… Снежная баба, слепленная школьниками, вытянув морковный нос и приподняв плечи, внимательно смотрит на снег угольными глазами. Впереди, чуть левее от бабы, грызет метлу заяц…
Колька нежно обнял жену:
— Спасибо за то, что ты такая…
— Это ты у меня такой…
Загадочно и недоступно небо. За сквозными верхушками елей оранжево поблескивают стекла домов. Легкий дымок из труб клубится, как парок горячего чая. Глубока и тиха ночь. Вне себя от счастья, нежно обнявшись, идут они. Что с ними?.. И почему так светлы и нежны их лица?..
Никифоров, соскочив с печки, спросонок прильнув к оконному стеклу, горячим дыханием расширив на изморози поле видимости, разглядев обнявшуюся парочку, говорит:
— Сумасшедшие. Вместо того чтобы выспаться — прогуливаются. — И, глотнув чайку, он, залезая на печку, добавляет: — Ох и пустой же народ в Касьяновке. Ох и пустой.
Откашлявшись, так и не поняв, почему эти странные субъекты ходят поздней ночью, он, плюнув на все, засыпал. Ну а после, минут через пять или более, он с таким восторгом и с таким удовольствием начинал храпеть, что пустой стакан на табуретке начинал вздрагивать и нервно двигаться то в одну сторону, то в другую.
— А вот и дом, — улыбнулся Колька, пропуская Лену вперед.
— Ой, сколько тут снегу намело… — воскликнула Лена и звонко засмеялась. Луна осветила ее тоненькую фигурку, пуховые рукавички, пуховый платок. Припущенная снежинками, она походила на Снегурочку.
— Ай, не беда, — воскликнул Колька…
И, взяв лопату, начал расчищать дорогу. Лопата в его руках точно игрушка. Расходящиеся по сторонам клубы снега запушили его волосы, выбившиеся из-под шапки. Широкие брезентовые рукавицы блестели алмазами. Лена смотрела на Кольку и не верила. Ее муж в полушубке и валенках, то и дело улыбающийся, был Дедом Морозом. Настоящим Дедом Морозом, даже с серебристой лентой через плечо. А вместо лопаты в его руке посох.