— Тише… тише… — говорила Нинка, всмотревшись в толпу, подводила южанина к нашей главврачихе. — Пожалуйста, доктор, поставьте ему диагноз. А еще скажите, любит он меня или нет.
— А по-русски он может?
— Может, — отвечала Нинка и, поправив на его макушке кончики платка, что-то долго объясняла ему на пальцах. На что южанин ржал как конь и громче прежнего кричал: «Е-ко-ко… Е-ко-ко!»
— С ним все нормально, — делала заключение главврач. — Так смеется, так смеется… А вот насчет любви не пойму. Несет какую-то чушь.
— Да нет, это не чушь, — говорила Нина. — Это, товарищ доктор, он говорит, что вы самая красивая.
После этих слов наша главврачиха начинала строить южанину глазки и пожимать его пальчики.
Ванька в солдатской шапке приезжал на пруд на своем тракторе, из которого кубарем, без всякой очереди, вылетали его жена, его почти парализованная теща и его двое гавриков.
Верка в самом центре пруда вела бойкую сельповскую торговлю. Продавая соки, она говорила: «Соки мои хоть и разбавленные, но я вам честно говорю, что они ну ничуть не хуже тех, что неразбавленные».
Лично я с нетерпением ждал появления Виолетты. Она приходила на пруд в последнюю очередь. Легкая, как балерина, с тоненькими, кое-как наманикюренными пальчиками, с устремленным в небо взором, она, подойдя ко мне, вдруг тихо, каким-то нервным шепотом, спрашивала:
— Доктор, скажите, а я похожа на птицу?..
— Похожа, — успокаивал я ее.
Но она не замечала моего снисхождения. Наоборот, как-то вся подтягивалась и торопливо уходила к своей вышке.
«Вета, что ты делаешь? — хотелось мне крикнуть, но тут же другой голос внутри меня останавливал словами: — Молчите. И никогда не запрещайте человеку то любить, что ему нравится».
Пред, взобравшись на сцену, снял с головы платок.
— Товарищи! — сказал он, когда все умолкли. — В Новом году, товарищи, будем по-новому жить!
— Не по-новому, а лучше, — поправлял его Никифоров.
Но тут взрывалась Ерохина балалайка, а за ней Сенькина гармошка. И все пускались в пляс.
— Нет, не дадим в обиду токарей России! — кричал Колька Киреев, отплясывая гопака.
В танцах почти всегда можно было услышать и песни. Они были разные. Звучали бойко, с задором. Кто их придумал, сказать трудно. Но в них было столько народного, что их все слушали, восхищаясь. Начинал Ероха. Стоя, он лихо запевал:
Баба Клара, перебивая, обращалась к Никите:
На что Никита ей отвечал:
Васька-чирик, пританцовывая вокруг Нинки, пел:
Но Нинка, не обращая на него внимания, с задором пела:
Припевки сменялись одна другой.
Ероха с Сенькой после припевок заиграли «Барыню», после «Барыни» — вальс.
Председатель, поднявшись на сцену, попросил музыкантов на минутку замолчать. И когда те ушли на перекур, он, раскрасневшийся, точно мальчик, закинув за спину руки и с необыкновеннейшей добротой оглядев нас всех, произнес речь следующего содержания:
— Товарищи! Довожу до сведения, что в следующем году мы, товарищи, используя только свои силы, в центре поселка построим завод по изготовлению снежных баб. За морковкой дело не станет. И насчет угля дело тоже не станет. Тридцать вагонов его стоят на железнодорожной станции. Ну а вот… буквально сейчас… ну вот несколько минут назад у меня родилась замечательная идея, как нам поскорее избавиться от непрерывно идущего снега. Так вот, товарищи, я предлагаю, товарищи, своими силами соорудить над поселком навес из полиэтилена…