Но если врачевание не каждому дано, то можно все же, занимаясь медициной, оставаться и быть до последней минуты человеком. Ну а если и это трудно, то тогда хотя бы, как Нинка, научиться говорить больному ласковые слова, в которых бы он почувствовал хотя бы кроху соучастия.
Мне трудно посмотреть Виктору в глаза. Мне стыдно…
Никогда ранее не терявший присутствия духа, я вдруг неожиданно потерял его. Ветер кинулся к окну, и снежинки больно ударили меня. Я-закрыл окно и чуть повернулся к свету. Подошел Никифоров.
— Не знаю, доктор, как ты, — пробурчал нервно он, — а я буду жаловаться. Завтра же первой электричкой еду в Москву. Я им там такой разгон устрою. Короче, ох и наваляются же они у меня в ногах.
Никифоров хотел сказать что-то важное. Потому что первое предложение, вылетевшее из его уст, прозвучало примерно так: «Ты, доктор, извини… Но ты, доктор… Короче, тебе надо…»
Но тут дверь раскрылась, и в комнату влетел сельповский грузчик. Он был без шапки, полушубок в снегу. Подбежав к корыту, он с жадностью попил снежной воды. Напившись, пробормотал:
— Хорошо, что теплая, а то бы захворал! — А затем, увидев меня, крикнул: — Доктор, кончай лавочку… Васька-чирик помирает.
Дьякон, отложив в сторону Евангелие, спросил отца Николая, задумчиво смотрящего на играющих в снежных потоках ребятишек.
— Отец Николай, чем вы целый день опечалены? Скажите, может, помощь нужна.
— Никому нет дела до страданий, никому… — перекрестившись, прошептал отец Николай. — Брат идет на брата. Сын на отца. И разве может священник всем помочь.
— Я слышал, доктор просил вас помолиться за прекращение снега… — прошептал дьякон. — Из-за непрерывно идущего снега он не может вовремя поспеть к больным.
— Нет, нет, я не всесильный, — с грустью произнес отец Николай и добавил: — Ну почему я тогда об этом ему сам не сказал? Зачем обнадежил его, осчастливил. Он теперь небось верит в молитву.
— Вот те история, — перекрестился дьякон. — Если доктор всполошился, то и нам несдобровать. К февралю, чего доброго, занесет церковь снегом по самые купола.
— А как власть? — тревожно спросил отец Николай. — Ее тоже снегом занесет?
— Наверное, нет…
— А все потому, что бес, который в председателе сидит, уж больно силен…
Отец Николай и дьякон одновременно три раза перекрестились и поклонились на алтарь.
— Хорошо, что ты о снеге сказал… — прошептал отец Николай. — После Рождества сразу же поеду к архиерею, посоветуюсь, как дальше нам быть…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Его слова оглушили меня точно гром. Васька-чирик, богатырь, ему нет и сорока! Несколько часов назад я видел его. Он был жив-здоров… Быстро застегнув пальто и накинув платок, взял свою сумку.
— Простите… — сказал я Виктору и Никифорову. — Простите…
Виктор ничего не ответил, видимо, он не знал, о ком шла речь. А Никифоров, вдруг весь съежившись, застыл в странной позе, он стоял как манекен, не вынимая пальцев из волос.
— О ком угодно мог подумать, но чтобы Васька… — начал было он, но тут же замолчал, так как его подбородок задрожал…
— Ну и парит у вас. Снежный квас вы, что ли, настаиваете?.. — и грузчик нюхнул воду. — Чтобы зря вода не бурлила, взяли бы хоть пачку чая туда забросили…
Выбежав вслед за грузчиком на улицу, я услыхал звон бубенцов. По правой стороне улицы на снежной горке под единственным на 43-м километре горящим фонарем стояли сани, запряженные тройкой. Гришка Авоськин в офицерской шинели, поверх которой был плащ с капюшоном, стоял в санях широко расставив ноги. То ли от света, то ли от снега, но был он весь какой-то бледно-зеленый, изредка вздрагивал, то и дело мусолил во рту давным-давно погасшую папиросину.
— Вот, слава Богу, что он попался, — сказал грузчик и добавил: — А то у меня, доктор, когда наши люди вдруг умирают, на ноги такая трясучка нападает, что стоит пройти чуть больше десяти шагов, и я сразу же падаю.
— А в поликлинике были? — спросил я.
— Были… Главврачиха на совещании. А молодую врачиху ветром сдуло… Мы искали, искали ее и нигде не отыскали…
Как только Гришка увидел нас, он прикрикнул:
— Хватит трепаться! Человек помирает.
Свет на фонаре вспыхнул, и его единственный глаз загорелся угольком, от этого костлявая скула пуще прежнего выделилась, а худая щека, наоборот, потемнев, стала цветом походить на корку ржаного хлеба.
— Доктор, не обращай внимания, — шепнул мне грузчик. — Зимой совхозные коровки почти не доятся, вот он и злой.