Прошли годы. Умерла от болезни Гришкина жена. Оставшись один, детей у него не было, Гришка отдал свой дом детсаду и стал жить там, где и работал, на ферме. По целым дням пропадал он на скотном дворе, подвозил коровам силос, сено, отчищал от навоза пол. А когда доярки по какой-нибудь причине на работу не выходили, он доил коров.
— Ну а че же тут такого? — смеялся он, если его журили за то, что он занимался бабским делом. — Вы меня, братцы, не больно журите. Самое главное, вы запомните, что если есть на свете молоко — значит, мир побеждает войну.
Доярки любили его и часто вздыхали по нему. Бездетные вдовы, поправив лифы, шептали друг другу:
— Если не был бы наш Гришка старым, можно было бы от него и ребеночка сообразить…
И доярки, вдруг хитро подмигнув Гришке и окружив его, хохотали:
— Если бы мы не пили молоко, то были мы не квочками, а точками, которые и не ущипнуть, и не поприжать… — и, чуть-чуть расстегнув на груди платья, они выказывали Гришке такое богатство…
Замечая красоту доярок, Гришка, с трудом сдерживая себя, говорил:
— Бабы, а вы знаете, как бы у нас чего не вышло… Я ведь не как некоторые… я ведь еще мужик…
Доярки рады, что наконец-то подействовали на Гришку. И работающий с ними мужик вдруг становится самым родным и близким.
И пусть свеж и чист и как никогда красив снег. Но все равно нет ничего красивее совхозных доярок. А как нежны они… А с каким вдохновением любят… Не стесняясь взглядов коров и радостного лая собак, доярки обнимают Гришку. И ничего им в этот миг не надо… был бы только Гришка… Коровы, посматривая на Гришку, сочувственно вздыхают, точно и они причастны, и точно они что-то значат.
— Гриш, а ты всегда будешь нас любить?.. — шутя спрашивают его доярки.
— Всегда, — бойко отвечает Гришка и, одним глазом осмотрев их всех поочередно, достает из-за голенища кнут, и, прижавшись спиной к стене, с каким-то смущением объясняется: — Погодите… погодите… — и чуть не плача, еще больше смущенный ожидающими ответа взглядами, добавляет: — Дайте мне от вашей красоты хоть немного успокоиться, — а затем вдруг, задумчиво прищурив глаз, он уже чистым, прояснившимся голосом говорит: — Неужели, девочки, конченый я, ежели всех я вас так здорово люблю? Ох, вы, бабы мои, бабы, да неужто нету у вас мужичков, окромя меня. — И с каким-то возмущением, точно вырвав что-то из души, он, накинув плащ с капюшоном, добавляет: — Эх, да что же это я? — И, что есть силы ударив кнутовищем себя по руке, он вдруг бежит к тройке, шепча беспомощно: — Эх, ну да какой же я все же подлый! — И, упав в сани и отпустив вожжи, он, по-разбойничьи свистнув на тройку, кричит: — Ой да вы, кони, мои кони, скорее унесите меня в кромешную даль!
Тройка несет его. И он, подставив раскрасневшееся от пота лицо снежному ветру, остужает его. И, вздыхая, в растерянности произносит:
— Эх, да что же это я… — И думает: «Отчего это я жадно так к бабам кинулся? Почему страсть не удержал? Ведь раньше всегда в этом деле себя удерживал. А тут вдруг…»
Открыв широко рот, он пытается побольше глотнуть холодного воздуха, чтобы остудить неровный стук раскипятившегося сердца. Но как ни разгоняет он лошадей и как ни заглатывает он воздух, все равно не успокаивается ни его сердце, ни его душа. И, остановив тройку, падает Гришка в снег и начинает с такой жадностью есть его и прижиматься грудью там, где булькает его сердце, до тех пор, покуда какая-нибудь из доярок вдруг, найдя его, поднимет и, расцеловав, красивым полушепотом скажет:
— Гришечка, поехали ко мне на чай… — И увезет километра за три от фермы, туда, где стоит ее дом.
А утром Гришка, пахнущий духами, растерянно посмотрит на доярку и, тихо улыбаясь да щуря единственный глаз, скажет:
— Ну, матушка, кабы не твоя красота, был бы я давным-давно не тут.
И разодетый, причесанный, обсыпанный конфетти, он вдруг явится к коровам в белых лайковых перчатках, в клетчатых брюках и в кирзовых сапогах. Все улыбнутся такому его виду, а посмотрев на его новые кирзовые сапоги, доярки хором скажут:
— Похлеще инспектора, фрайер.
К моему удивлению, Гришка даже в самые жаркие летние месяцы ходил в кирзовых сапогах. Один раз я спросил его:
— Гриш, неужели ты в этой кирзе с самой войны топаешь? — и пристыдил его: — У тебя денег нету, что ли, чтобы купить ту обувку, что и все носят?
— Деньга-то, доктор, у меня есть, — с бойкостью отвечал Гришка, а потом горько вздыхал, в волнении надолго прищуривая свой глаз.