И тогда мне казалось, что он с каким-то трудом подыскивал нужные для ответа слова. Наконец, собравшись с мыслями, он говорил:
— Я-то, сынок, и в кирзе прохожу свою жизнь, а вот народ, за который я дрался, пусть бы в туфельках эту жизнь походил… — И затем с какой-то торжественностью добавлял: — Пусть лучшая обувь у моего народа будет… — И вздыхал: — Сам ведь знаешь, туфелек пока не хватает…
Оказывается, он, работая на ферме, молоко не пил. Бывало, раньше, еще не зная об этом, принесут ему доярки четверть молока, а он вежливо отстранит ее:
— Мне не надо. Пусть народу.
Летом шоферы, ухаживающие за доярками, привезут ему картошки, дынь, арбузов. Тут бы брать и прятать, а он все в целости и сохранности возвратит обратно. И скажет рассмущавшимся шоферам:
— Мне не надо. Пусть народу.
— Да ты что, чокнулся? — удивляются те.
— Нет, — отвечает им Гришка.
И, печальной улыбкой скрыв свое потаенное, только ему понятное волнение, он в задумчивости прижмется непокрытой головой к борту машины и, с отчаянием смотря себе под ноги, не сдерживая себя, как заревет да как заплачет, что доярки в испуге не знают, куда им глаза девать. Шоферы, ничего не понимая, стоят как истуканы.
— Девки, да что это с ним? Вроде мужик, а плачет хуже малого. — И, подойдя к нему, начинают успокаивать: — Гриш, а Гриш… ну да будет тебе…
— Ой, да это, ребятки, он не на вас обижается, — волнуясь, скажет какая-нибудь доярка. — Контуженый он. Война ему вспомнилась, вот он и заплакал…
— Да не контуженый он… — вдруг перебьет ее другая. — Просто он фронтовых друзей вспомнил. Они убиты, а он жив, вот и мается…
Никто никогда не знал его отчества. Все знали только его имя и фамилию. Говорили, что отца у него никогда не было, рос он всю жизнь заброшенным.
Иногда зимой, когда работы на ферме мало, он приезжал ко мне в поликлинику на подмогу. Поправляя на ходу полы шинели и плаща, он подходил к моему занесенному снегом окну и, раза два царапнув батожком по стеклу, давал о себе знать.
Гришке предлагали должность счетовода, а он вдруг взял и пошел работать на ферму… И ничего, рад навозу, силосу, коровьему запаху… Мало того, он почему-то считает, что нет в мире человека счастливее его. И хотя бывают в его жизни грустные минуты, он не унывает.
Да что там Гришка? А вот взять хотя бы наших совхозных мужичков: Антипа, Устина, Ивана и Пантелеймона. До чего же они умелые! Весной и осенью они на тракторах распахивают поля, летом на комбайнах трудятся, а зимой на подхвате, куда пошлют, то в конторе плотничают, то у бани снег разгребают, то электрикой занимаются, а то, бывает, сядут в детсаду вместо заболевших воспитательниц и детей нянчат. На что Никифоров, и тот хвалил всегда их:
— У совхозных мужичков, — говорил он, — большое будущее!
— А почему это? — спрашивали его с недоумением касьяновские жители.
— А потому, что в отличие от шабашников они, окромя спасибо, ничего не берут.
Никифоров был прав. Уж если совхозные мужики кому брались оказать помощь, то деньги за это не брали.
— Неужели даже рубчика не возьмете? — удивлялись некоторые.
— Не возьмем, — отвечали мужички. — Пусть нами сделанное дело вам на долгую память будет. Вдруг и вас кто-нибудь когда-нибудь попросит помочь, и вы, вспомнив нас, тоже, окромя спасибо, ничего не возьмете.
— Свои ребятки, — говорил про них и Корнюха.
И лишь баба Клара шипела:
— Небось славу себе зашибают. Прославиться, как евангелисты, хотят.
— Ой и дура ты! — кричал на нее грузчик. — Ой и дура. Да ежели хочешь знать, им славы не занимать. У них у каждого по ордену боевой Славы.
— Вот оно что, — удивлялась баба Клара и, помолчав, оправдывалась: — Я ведь думала, что они не воевали.
Совхозные мужики умели и крыши чинить, и шорничать, и печи класть, и щи варить, и хрусталь грузить, и даже кастрировать поросят.
— Откеля вы эти науки привезли? — спрашивала их баба Клара.
— С фронта, — с улыбкой отвечали те.
И баба Клара, поразмышляв, что совсем неплохо, ежели заместо денег али водки совхозным мужичкам будет достаточно одного спасибо, прикладывала руку к груди и, замерев в полупоклоне, просила:
— Антип, Устин, Иван, Пантелеймон… Пожалейте рабу… Погребок у меня обветшал, обмельчал, еле я в него сейчас пролезаю. Мне бы его чуть-чуть углубить, а заодно бы стенки укрепить.
— В чем дело? — хором успокоили ее мужики и, успокоив, добавили: — Вот как только закончим совхозный гараж, и сразу к тебе. Поняла, бабка?
— Поняла, все поняла, — и баба Клара пуще молодой девки, на ходу перепрыгивая ямы и кусты, помчалась освобождать погребок от снежного кваса.