И тогда, уже не сдерживая себя, я стал просить:
— Ну берите же, берите же деньги! Хоть на крохотное время, пока он тут, с вами, возьмите. Если вы соберете их, может быть, ему и полегчает. Он успокоится. И это спасет его.
Но вместо того чтобы меня поддержать, кто-то громко из толпы вдруг крикнул:
— Если у тебя, доктор, есть бабки, кидай, соберем, а эти даже под пистолетом не соберем!
И толпа, точно грозовая туча, нахлобучив платки и шапки, посмотрела на меня зло и ненавистно. И лишь всего один человек из толпы, толстоватый, коротконогий старичок, давным-давно вышедший на пенсию, крикнул пылко, крикнул так, чтобы услышал Васька:
— А вы знаете, братцы! Деньги не нами придуманы. Пока будут деньги, до тех пор будет и зло, — и стал собирать купюры.
Но Ваське, наверное, уже было все равно.
— Слышишь, доктор, слышишь, — заговорил он вдруг с отчаянием. — Если хочешь узнать перед смертью, как к тебе всю жизнь относились люди, брось им вот так, как я, напоследок деньги, — и, еще не договорив что-то, он заплакал, а потом завыл: — У-у-у…
Метель усилила его вой. Толпа дрогнула. Видно, люди испугались его плача. Стало как-то неловко: ведь никто не думал, что все так обернется. Им вдруг захотелось помочь Ваське. Его начали успокаивать.
— Вась, да с кем этого не бывает, — самая первая взвизгнула вдова. — Со всяким бывает. — Ей поддакнула и толпа. И, переборов смущение, стыд и скорбь, люди начали собирать деньги.
— Васька, Васька! — вполголоса воскликнул грузчик. — Радуйся, твои деньги народ собирает.
— Ура-а-а!.. — закричал Гришка. — Ура-а-а… Наш народ прощать умеет.
Однако времени для рассуждений не было. Пульс у Васьки вдруг стал нитевидным.
— Много яду выпил? — спросил я Ваську.
— Не знаю…
Я тут же позвал Гришку.
— Куда поедем? — спросил меня Гришка.
— В стационар, — приказал я.
— Но, но! — закричал на лошадей Гришка и взмахнул обломком кнута. Но я попросил его подождать. Толпа, вся какая-то притихшая, с серьезным выражением на лицах, сняв платки и шапки, обступила наши сани. У каждого в руках были Васькины деньги. Обитые железом борта саней от людского дыхания покрылись испариной.
— Жив?.. — спросил тыл толпы.
— Еще жив… жив… — загудели стоящие впереди.
А когда мы тронулись, народ вдруг побежал следом. Он кричал одни и те же слова:
— Еще жив… еще жив… еще жив…
А вдовушка, прыгнув на борт саней, ухватив Ваську за плечи, стала шептать:
— Только прости меня, родненький, что я вначале с тобой так. Прости… Слышишь?.. Прости…
— Ну чего, ну чего к парню пристала? — столкнул ее с саней грузчик. А она, встав, прокричала нам вслед:
— Живой человек, не то что мертвый, поняли вы… нет, вы не поняли… Ах, — и, скинув с головы платок, она, подняв к небу глаза, раза три перекрестилась.
Гришка, глянув на нее, сказал:
— Ой, не вышло бы греха какого.
И только он это сказал, я сразу же кинулся к Ваське. Тут бубенчики однообразно зашумели. А потом снег засыпал нам лица. Грузчик, первым протерев глаза, крикнул мне:
— Доктор, наверное, все!
— Как? — прошептал я и понял, что зря спрашивал. У Васьки не было ни пульса, ни давления. А его широко раскрытые зрачки не реагировали на свет.
— Что же нам теперь делать? — спросил меня, чуть не плача, Гришка.
— А ничего, — ответил за меня грузчик и добавил: — Не он первый, не он последний. Вот и мы, сейчас живем, а завтра может от нас остаться одна небыль.
— Доктор, а если бы не яд, он бы пожил? — вновь спросил меня Гришка.
— Мне кажется, не от яда он умер, — опять опередив меня, деловито произнес вдруг грузчик и, накрыв Васькино лицо красным платком, всхлипнул.
Лошади, спустившись с горки, подвезли нас к больнице. Обогнув ее, наши сани остановились у морга. Гришка, вздохнув, сказал нам:
— Ребята, вы тут оставайтесь, а я пойду сообщать в дивизион, заодно и Нинке дам телеграмму. — Прикурив папироску и затянувшись дымком, Гришка сосредоточенно посмотрел на нас.
Затем, вздрогнув от налетевшего метельного порыва, сердито ударив сапогом снег, добавил:
— Надо же, был человек и нет его… — и медленно пошел к поселку.
Метель мела, теряя и стыд и срам. Она то грубо, а то и властно срывала платок. А то вдруг, притворившись добренькой, кружилась, намекая, что ей хочется поплясать.
Лицо грузчика раскраснелось, облокотившись на облучок, он сидел в санях, странно фыркая и закатывая глаза. Накрытый красным платком, Васька становился от падающего снега все белее и белее. Его огромные коряжистые руки с потрескавшимися ногтями, в каком-то довольстве разжатые и присыпанные снегом, походили на руки огромной белой статуи.