Вскоре Гришка скрылся из виду…
Сняв платок и подойдя к крайней лошади, я головой уперся в ее потный бок.
Я не находил себе места. «Почему вдруг Васька решил умереть? — думал я. — И почему толпа осуждала его за деньги? Один он, что ли, деньги берет? И почему все говорят о Ваське, а мне, врачу, не сумевшему его спасти, никто не предъявляет претензий. По идее, я, как врач, должен был выйти в этой ситуации победителем. Но не все так просто. Оказывается, человек умирает не только от болезней. Короче, есть целая бездна еще не изученных медициной причин смерти. Васька давно был болен, болен любовью к деньгам, а я не понял этого. И ничем не помог. Ведь буквально сегодня, несколько часов назад, находясь с ним в балочке, я мог бы, пусть не как врач, но как человек, предотвратить его такую нелепую смерть. Но я не сделал этого. Я ничтожно спокойно смотрел на приближение к нему смерти».
Лошадь фыркнула. Не прошло и минуты, как точно так же, по-лошадиному, фыркнул и грузчик. Я подошел к саням. Грузчик посмотрел на меня своими печальными глазами и спросил:
— Доктор, скажи, а вот для чего человек живет? — и посмотрел на меня с какой-то ядовитой усмешкой. Веселый и простой человек до этого, он вдруг задерзил. Он заторопил меня. Он еще раза два повторил шепотом этот же вопрос.
Я задумался. Притаив дыхание, он ожидал моего ответа.
— Понимаете… — начал я, уважительно назвав его на «вы». — Настоящие люди никогда не спрашивают для чего жить…
— Почему?
— А потому, что они честно живут.
— Эх, доктор, доктор, — потоптавшись вокруг саней, добродушно произнес грузчик. — Надо же ты как сказал, — но потом, как бы со стороны посмотрев на меня, чего никак не ожидал я от него, он вдруг в отчаянии прокричал: — Доктор, а ты думаешь, честно жить — это так просто… Да… Ну как же честно жизнь прожить, если всего хочется… — и, пошатнувшись от волнения, он вытер воспаленные, заслезившиеся глаза. — Эх, доктор, доктор, а ты говоришь…
Никогда он не был так сильно взволнован. Точно ребенок шмыгая носом, он с какой-то обреченностью упал на колени и, протянув вперед руки, прошептал:
— Почему ты, зная все, не помогаешь? Почему? Почему не приходишь или приходишь, чтобы пройти мимо?
Никогда я не видел его таким.
— Доктор, не переживайте, — раздался рядом женский голосок, и тот же голосок добавил: — Ишь чего городит, мол, помогите ему, дураку, сделаться честным.
Это была санитарка. Сухонькая, сморщенная, беззубая. В руках она держала ключ от морга. Насчет морга у нас был заведен свой закон. Если вдруг кому требовался морг, к нему надо было просто подъехать или подойти и минут пять постоять у его дверей. Этого времени было достаточно, чтобы вас кто-нибудь заприметил. Если не было санитарки или она была занята, тогда ключ передавался с кем-нибудь из больных.
— Старая штука? — спросила санитарка, кивнув в сторону Васьки, она всех мертвецов называла штуками.
— Нет, средняя, — ответил я.
— А кто топить морг будет? — спросила она, когда мы с Никитой занесли Ваську в морг.
— Я… кто ж еще, — буркнул Никита.
Я помог Никите натаскать в морг дров. А затем, оставив и его, и лошадей и не став дожидаться Гришки, пошагал домой.
Я прошел снежное поле. Потом, спустившись вниз, пошагал по редкому леску. Здесь не было метели, и снежинки, похожие на блестящий дождь, кружились замедленно. «Как же так, — думал я в растерянности. — Человек умер, а я живой. По идее, все должно быть наоборот. Человек не умирать должен, а жить, а умереть должен я, врач, так как я обязан пожертвовать собой ради его жизни». Чтобы хоть как-нибудь уйти от привязавшихся ко мне мыслей, я побежал. Снежинки бесовски-игриво замелькали перед глазами. А ели с черными стволами предостерегающе зашумели.
Пробежав с километр, я вдруг вздрогнул. Чувствуя, что я вот-вот провалюсь, так как подо мной не оказалось никакой опоры, я подбежал к первой попавшейся ели и, прижавшись к ее стволу, прошептал:
— Нет, наверное, не так спасаются. И от себя не убежишь…
Снежинки кружились вокруг меня, и я, перехватывая их рукой, подолгу смотрел на них, надеясь, что они подскажут мне, как быть…
От слез снег кажется тюлем. Даже небо в тюле. Я быстро оглянулся назад — и опять тот же тюль. Что за напасть? Я не на шутку растревожился. Через несколько минут тюль превратился в сеть, она, увеличиваясь в размерах, стала ко мне приближаться. Поначалу я не знал, что и делать. А потом я выбрал то, что, как мне показалось, я на самом деле заслужил. Я, прижав к груди руки, что есть мочи крикнул на шевелившуюся перед глазами мокрую черную сеть: