Похоже, что снежинки никогда не остановятся. Они все так же идут и идут. Они падают на мой чемоданчик, они тают на моей левой щеке.
«Что со мной?» — думал я, шагая навстречу снегу и крохотному солнцу. И поминутно я трогал ворот рубашки. Нет, он не давил, но я все трогал и трогал его. Потом мои мысли перекинулись с Нинки на снег. И я стал набирать его полные горсти и подбрасывать вверх. Мне было очень приятно играть с ним. Ну а потом я, совсем очумев, по самую грудь запрыгнул в сугроб, с отчаянием забарахтался. А когда я выбрался из него, то прислонился к дереву, из-за усталости не в состоянии шагать дальше.
Солнце хотя было и крохотное, но разгоралось. И вдруг я услышал Ерохину мелодию.
Веркин дом был в трех шагах от меня. И хотя окна закрывали ставни, мне показалось, что Ероха играет не в доме, а на улице.
Я пошел навстречу музыке. В Веркином доме не спали. Дверь была открыта. Стряхнув с валенок снег, я тихо вошел в комнату. Посреди зала на огромном топчане, поджав под себя босые ноги, сидел Ероха. Он смотрел на стоящую перед ним Верку, одетую в шикарнейший модный халат, и что есть силы тренькал. Во всем его облике было столько силы и счастья, что со стороны казалось, что Ероха, всегда простой и будничный, вдруг решился на что-то важное.
Чайник на плите кипел, но ни Ероха, ни она не обращали на это внимания. Ероха рассматривал Верку. А Верка рассматривала Ероху.
— Ероха! — в нетерпении вдруг вскрикнула Верка.
— Чего? — спросил тот.
— Ты на меня не смотри… Ты играй… — и Верка, потеряв контроль над собой, в восторге протянула вперед руки. И, еще более вдруг чему-то изумившись и обрадовавшись, она крикнула:
— Ероха, ради Христа, скажи мне, кто ты?..
Ероха посмотрел на нее и, не смущаясь ее откровенности, сказал:
— Откуда я знаю…
— Ну как же так? Ну как же так? Ты ведь мне раньше говорил, что все знаешь.
Ероха, смутившись, напрягся. А потом, заиграв помедленнее, рассудил:
— Откуда я знаю, да и разве имеет значение, кто я?
— Ну точь-в-точь Никола, — прижав к груди руки, вдруг прошептала Верка.
И, ничего не видя от волнения, она склонила перед ним голову.
Ероха смотрел мимо женщины. Он с улыбкой смотрел туда, где за окном колебались в воздухе снежинки да не в меру ярко светилось крохотное солнышко.
Потрясенный только что увиденной сценой, я выбежал на улицу. Опять вдруг почувствовал, что я еще мальчик. Маленький. Ничего не значащий. И многого еще не понимающий.
Возле памятника Сергию Радонежскому стоят мальчишки. Неожиданно к ним подходит старик с белоснежной бородой. Снег под его ногами искрится.
— Это монах Иван из Посада, — говорит мальчишка своему товарищу. — Он всегда на Рождество сюда приходит.
Старик, перекрестившись, кланяется деткам.
— Здравствуйте, сынки. Вы, как я вижу, радонежские?
— Радонежские, — хором отвечают мальчишки и с волнением смотрят туда, куда указал старик.
— Братцы, — сказал вдруг самый высокий мальчишка, чуть прищурив широкие глаза. — Смотрите, смотрите, у родника сам Сергий Радонежский стоит.
Все всматриваются. Монах стоит на коленях перед родником и, молитвенно сложив на груди руки, поет:
— «Возбранный от Царя сил Господа Иисуса, данный России воеводо и Чудотворче предивный, Преподобие отче Сергие!»
Снег, искрясь, кружится в воздухе и медленно падает.
Корнюха с грузчиком пришли ко мне на прием и рассказали мне о происшедшем с ними этой ночью. Я не поверил. Смеясь, то и дело всплескивая руками и друг друга перебивая, с таким правдоподобием рассказали они про пережитые ими ужасы, что у меня волосы встали дыбом. Главврачиха, присутствующая в этот момент в моем кабинете, сказала:
— Все ясно. Эти ваши мужички опять галлюцинируют, — и шепотом добавила: — Направьте их к психиатру… — и тут же ушла.
— Представляешь, доктор, — заикаясь, продолжал грузчик. — Никифоров предстал перед нами во весь свой рост точно ледокол.
— Оказывается, он не мертвый был, паразит, а живой. Или же, наверное, он просто притворился мертвым… — перебил его Корнюха, — Говорят, он и в молодости любил всякие штучки откалывать…
— Да-да… — торопливо перебил его грузчик. — Он вдруг ни с того ни с сего как чихнет. И тут я, чтобы с ума не сойти… заорал благим матом и бежать.
Чтобы разобраться, бред ли это или галлюцинации, я, попросив их посидеть в кабинете, позвонил в стационар. Увы, сказка оказалась былью. Никифоров, воскресший из мертвых, был теперь живым и уплетал на пищеблоке манную кашу.