— Ну что, доктор, живой Никифоров? — спросили они меня.
— Живой, — ответил я и посмотрел в окно, за которым шел снег.
Через неделю в стационаре я встретился с Никифоровым. Он чувствовал себя прекрасно.
— Доктор, а ты знаешь, снег-то у нас на самом деле непростой. Снег-то у нас волшебный. Если верить словам, то я, можно сказать, благодаря ему и жив остался.
Он говорил, говорил. И мне его трудно было остановить. Почти все чудом вернувшиеся с того света страдают многословием. Больные окружили нас. И Никифоров вместо меня начал рассказывать им. Грузчик тихонько спросил у заведующего:
— Скажите, а он дурак или не дурак?
На что тот, шикнув, пожал плечами. Грузчик опустил голову. Корнюха смачно произнес:
— М-да, мне ведь, братцы, всякого пришлось перевидеть, но чтобы так вот, быть до этого сосулькой, а потом вдруг запрыгать…
Больные подходили один за одним. Вскоре их столько набилось, что стало трудно дышать. Но Никифоров, не обращая внимания на слушателей, все говорил и говорил…
Я стоял без халата. Да он и не нужен был мне, все и так меня знали. Неизвестно откуда оказавшийся журналист начал расспрашивать Никифорова:
— Ну и сколько же вы, товарищ, пробыли под снегом?
— Если судить по записям в истории болезни, то не менее трех суток. — Это свое вранье Никифоров произнес без всякого смущения, даже не моргнув глазом.
— Что вы ощущали?
— Словно женские руки ласкают.
— Находились ли вы в сознании?
— Сознания не было, было подсознание.
— В чем оно заключалось?
— Будто я камнем вниз лечу, а вот упасть на землю все никак не могу.
Я, посматривая на уж больно одухотворенного Никифорова, не знал, радоваться мне такому приятному исходу его трагедии или, наоборот, грустить, как, например, грустил теперь председатель, стоявший тут же рядом и за все время так и не проронивший ни одного слова.
Уже когда мы с грузчиком и Корнюхой собрались уходить, Никифоров вдруг крикнул:
— Доктор, пожалуйста, передайте привет Виктору! Скажите, что я, как и он, примерно через недельку или две начну собирать деньги на памятник, — и он тут же обратился к председателю: — Товарищ председатель, а правда ведь неплохо было бы, если в нашем поселке впервые в мире соорудить памятник снегу.
— Ура-а… — крикнул кто-то. И все дружно подхватили. — Ура-а… Да здравствует памятник снегу!
— Доктор, да неужто снег посильнее человека? — вне себя спросил меня грузчик.
— Дело не в силе, — начал было я, но, не подобрав нужных мне слов, замолчал.
— Доктор, ну а в чем, в чем же дело? — продолжал приставать грузчик.
В голове моей все как-то спуталось. Я не знал, что и ответить.
Выйдя за больничную территорию, мы все трое, остановившись, со всей серьезностью стали рассматривать падающие снежинки. Красиво блестя на солнце, они кружились вокруг нас. Под ногами был снег, перед глазами был снег, и на нашей одежде и на наших руках был снег. Даже полузамерзшие больничные окна и те почти все были в снежинках.
— Братцы, а вы знаете что! — воскликнул вдруг Корнюха.
— Что? — спросил его грузчик.
— Меня тоже к снегу потянуло.
— Не говори глупостей, — буркнул грузчик.
Но Корнюха вдруг упал на сугроб грудью и стал загребать под себя снег.
— Ой, доктор! — воскликнул грузчик. — Смотрите, смотрите, он маленький.
— Я не маленький, — ответил ему Корнюха. — Я старенький.
И Корнюха, взяв щепотку снега, кинул ее в рот.
Мы шагали не спеша, хотелось подольше побыть со снегом. Корнюха с грузчиком, приумолкнув, шагали чуть впереди меня.
Проходя мимо рахмановского храма, Корнюха крикнул:
— Братцы, смотрите, там на колокольне кто-то есть!
Мы задрали головы. Но ничего не увидели.
Тогда Корнюха крикнул:
— Айда за мной!
Мы, подчинившись его приказу, стали лезть на колокольню. Старая, петровских времен, дубовая лестница скрипела.
К нашему удивлению, дорожка была проторена. Мало того, кто-то, поднявшись наверх, сидел там, так как обратного следа не было. Взобравшись на самый верхний ярус, я вздрогнул, на стенах справа и слева знакомым крупным почерком мелом было написано: «Делайте как я…»
Я кинулся к перекладине и замер. Были следы, был пришпиленный булавкой пуховый платок, но Виолетты не было.
— Братцы! — воскликнул вдруг радостно грузчик. — Ой, а какие тут снежинки! — И он, улыбаясь, подставил руки под снежный поток.