— Братцы, на Бога-то надейтесь, но сами не плошайте…
Потом он, поправив свою офицерскую шинель и плащ с капюшоном, подъехал к нам. Громадная старинная икона Божьей матери приветливо посмотрела нам вслед. Коротенький гвоздик, неизвестно кем и для чего вбитый ей в левую руку, показался мне живым глазом.
Мы упали в Гришкины сани, пахнущие сеном и парным молоком, и поехали вместе с ним, даже не спросив, куда он и зачем едет. Но только мы выехали из рахмановской деревни, как нам навстречу выбежала похожая на призрак белая женщина… Если бы не парок от ее дыхания, то я подумал бы, что это действительно призрак.
— Поберегись, — произнес Гришка и остановил тройку. Корнюха с грузчиком вслед за мною с любопытством выглянули из саней.
Наконец светлое облако осело, и я увидел знакомое белое пальто, бледные руки. Вгляделся в лицо — это была Виолетта.
Я уже слышу скрип ее шагов. А вот, подойдя ко мне, она осыпала и меня, и все сани искристым снегом. Наверное, там, в небе, снег, только что выкристаллизовавшись, таким и бывает…
— Вета, это ты… — и, от радости потеряв равновесие, я упал ей на плечо. Она погладила меня по голове и, осторожно поправив на мне сбившийся платок, сказала:
— Доктор, я ищу вас целый день…
— Что случилось? — спросил я.
— К вам мама приехала…
Оставив в санях медицинский чемоданчик, я, раскидывая снег, побежал.
— Доктор… доктор… — закричал Гришка.
Но я ничего не слышал. Мама, славная, добрая, стояла перед глазами. Я пробежал одну балочку, другую, и вот наконец совсем близко переезд.
Будочник, завидев меня, засвистел, замахал руками. Но я удачно прошмыгнул под носом электрички и с новыми силами помчался по знакомой мне улице Мира.
— Товарищ фершал, как же так? — громко прокричал он вослед и, поняв, что я не дурачусь, замер, приподняв шапку желтым флажком.
За моей спиной бодро звенели бубенцы. Небось Гришка ехал следом.
В сторону храма идут ребятишки с двумя старушками, еле поспевающими за ними. Они несут звезду, украшенную цветами. В середине звезды розовый круг, в котором горят восковые свечи. Все поют:
Затем, когда песня кончилась, самый маленький мальчик, в руках у которого была большая связка ржаных калачей, громко прокричал: «Рязанцы!»
И все ему хором ответили: «Мешком солнышко ловили. Блинами острог конопатили».
Затем другой, чуть повыше, крикнул: «Шуяне!»
А ему в ответ: «Беса в солдаты отдавали».
Опять кто-то крикнул: «Ржевцы!»
В ответ раздалось: «Батьку на кобеля променяли».
А когда кто-то крикнул: «Крапивенцы!» — то все, смеясь, прокричали: «Сено с колокольным звеном встречали, а воеводы не видали».
«Гуслицы!» — перебив всех, прокричала маленькая старушка. На что ребята прокричали: «Председатель — склеенный сапог, его снегом накормили и в тесте утопили. А когда тесто стали месить, то вместо одного председателя выловили сразу шесть».
И все вновь засмеялись радостно и весело.
А вот и лесничество. Моя мама, оперевшись на палочку, стоит недалеко от домика, в котором я живу. Как изменилась она. Ее взгляд стал еще строже, да и лицо постарело. Она то и дело греет руки. Видно, заждалась. Ой, а как она забавно закутана в две шали, кисти которых точно сказочные сосульки, да и вся она в своем длинном старомодном пальто похожа на ветхозаветную старушку куколку.
— Мам-ка-а… — бросаюсь я в ее объятия.
— Сынок… — и все мутнеет и меркнет.
И вот уже все, все, даже сама жизнь улетает прочь, и кажется, что только именно сейчас, здесь, в этом душистом, полном счастья и ласки объятии, это все и начинается. Вот уж чудо из чудес, материнское объятие.
— Мам, а вы с первого раза дорогу нашли?
— С первого, сынок, — улыбается она. И, улыбаясь, хочет сосредоточиться на какой-то мысли. Но чувства берут верх.
— Ну и засугробились, сынок, люди у вас… — Валеночки у нее коротенькие, и она топчется на одном месте, прежде чем сделать шаг. — А я о тебе, когда сюда ехала, все беспокоилась. Живой ли ты тут.
— Живой, мам, живой.
— Ой, а это что? — и она чуть сдавила мою руку.