В телегу впрягли огромного медведя: кто-то из колядующих уже успел нарядиться. Грудь медведя была украшена блестящими металлическими снежинками, они звенели в такт песням. Гришка, опустив щит, взял в руки бубен. И пуще прежнего зазвенел, заплясал хоровод колядующих.
До чего ж хороша была Нинка в эти минуты! Глаза ее были добрые-добрые, милые-милые. Как-то случайно она посмотрела мне в глаза. О чем она думала?.. Мужички дожидались от нее ответа.
— Выйду, обязательно выйду… — засмеялась вдруг Нинка и, отдав звезду Никите, у которого на плечах уже сидели два карапуза, взяла обоих мужичков за руки и, искусно притопывая, потащила их в круг бешеной пляски. Все плясало вокруг: и дома, и печные трубы на крышах, и медведь, и телега, и даже Бог, он как-то по-смешному тряс ватной бородою и, то и дело опуская вниз нижнюю челюсть, что-то приказывал и доказывал собравшемуся на праздник люду. Разгоряченный от людского дыхания воздух оказывал действие на него. И пластилин, чуть-чуть подтаяв под его носом, бисером скатывался на губы.
Я пригубил компот.
— Э-э, доктор, да разве такое добро так долго пробуют, — подбежал к нам Никита и, взяв кувшин из моих рук, тут же его осушил. И, осушив, лихо закружился на одном месте. — Эй, давай, давай, подливай, добавляй, — зазвенел его голос. Неизвестно откуда с огромным бидоном, на котором было написано: «Пищевые соки», примчался Корнюха, вытерев свое потное лицо, он как-то странно посмотрел на Никиту и сказал:
— Пятый кувшин проглатывает, и хоть бы что…
Мы шли по улице вместе с колядовщиками. Два ряженых мужика, отталкивая друг друга, то и дело забегали поперед Нинки и посыпали дорогу душистым сеном и соломой. Грузчик Никита, передав кому-то свой кувшин, кричал:
— Братцы, пусть к вам в дом только счастье приходит!
И тут же после его слов разнаряженный Ероха, на нем был председателев обшитый индийским бархатом халат, поклонившись всем сразу, ударял по струнам и запевал:
Обнимая его за плечи, охотник Сенька, подыгрывая себе на разукрашенной бабы Клариными цветами гармошке, подхватывал:
Председатель, сопровождаемый двумя почтальонами, у которых сумки были больше их самих, и от этого они еле успевали ползти за начальником, раздавал всем колядующим разноцветные конверты с настоящим и самым что ни на есть фирменным штемпелем нашего почтового отделения, в которых, кроме новогоднего поздравления, были и его личные творческие планы не только на будущий год, но и на пять лет вперед.
— И где он столько электричек возьмет, чтобы вывезти такое количество снега?.. — вздыхал Никифоров, читая Предовы планы и крутя носом и чихая от летающего в воздухе сена.
Хмуря мохнатые брови, он пристально смотрел на Преда, решая, то ли тот шутит, то ли все серьезно говорит. Никифоров угощал всех жареными семечками. Рядом был Витька Лукашов. Торопливо идя за колядовщиками с ватагой шумливой детворы, он аппетитно щелкал семечки.
Верка-продавщица, в руках которой был поднос с сушеными фруктами, толкая в бок Преда да подмигивая тому, пела:
Совхозные мужички, бойко пританцовывая вокруг бабы Клары, которая везла за собой огромную бутыль снежного кваса, пели:
— Ладно, так и быть, ради праздника пожертвую, — вздыхала та и, как бы стыдясь своей щедрости, добавляла: — В магазине его век не сыщешь. А у меня он, худо-бедно, всегда есть, — и наливала мужичкам, да и всему остальному колядующему люду не один бокал, а сразу два. И все пили снежный квас, и все от удовольствия пофыркивали.
— А это кто? — спросила меня мама.
Это была Виолетта. Лицо ее было торжественно.
— Доктор, быть вместе с колядующими — добрая примета! — ласково прокричала она.