— Братцы, и до каких пор вы будете маяться… Нет, не те времена, братцы, не те…
И вот, уже всмотревшись в темноту, видит машинист десятки пар блестящих глаз, пухлые бледные губы, мешковатые, дряблые щеки, иссеченные морщинами и складками.
— Что вам нужно? Что хотите?.. — кричат машинист и помощник.
— Дров… дров… — как-то странно зашевелилась «темнота».
«Ну почему я поступаю бесчеловечно?.. — шагая по лесу, размышлял Яшка. — Наоборот, я, как и все, поступаю очень даже человечно».
Старые темные ели, похожие на привидения, колыхались на его пути. И он, с печалью и унынием посмотрев на них, вздыхал.
— Всем нужен лес, всем нужны дрова… Ну просто жить невозможно. И никто не понимает… особенно эти пенсионеры… — и Яшка подошел к сосенке и, порывисто обняв ее, щекой прижался к ледяному стволу. — Ну ничего, миленькие, вот возьму завтра и подам в отставку… Вот тогда вы узнаете, кто прав был, а кто виноват… Ведь я вам, дурачье, разрешаю воровать, так сказать, по-доброму, тут надо плясать, радоваться, а они плакать начинают, да на станцию бегут, словно Бог их там какой ждет. Да неужели я вам добра не хочу, неужели…
Яшка глядел на ели, сосны, березы. Замечательно было в лесу.
Но тут вдруг за спиной что-то затрещало, зашумело и кто-то громовым голосом гаркнул:
— Яшка, стой!
В испуге лесничий, оступившись, грохнулся в сугроб. А когда, выкарабкавшись, встал и осмотрелся, то никого рядом не было.
— Черт знает что… — тревожно прошептал он. — Неужели показалось.
И приподняв полы своей лисьей шубы, он понесся обратно в лесничество.
А там его уже ждали «гости». Все по записочкам, или как говорится, все от «дяди Вани». Два замдиректора, два крупнейших в районе торгаша, бывший зампредисполкома, отличнейший друг директора лесхоз-техникума. И всех надо уважить, всех удовлетворить.
Собрав все записки, Яшка тут же передал их леснику Митрохе. А тот, тут же на ходу заведя свою бензопилу, повел высокопоставленную братию в лес.
Лесник Митроха хотя и был узкоплечим и каким-то неказистым, но это только внешне казался он таким. Лучший работник в лесничестве. Суховатый, жилистый, и никакая лень не могла поколебать мужика в труде. Валенки он не носил, а надевал низенькие кирзовые сапожки. У колен, то есть у самого верхнего края голенищ, они были обмотаны двумя пуховыми платками, это чтобы снег и прочий мусор не попадал в обувку. А еще эти платки служили ему своеобразным тормозом на случай, если он вдруг падал в огромный сугроб. Все его собратья в таком случае проваливались по самую грудь, а он хоть бы что, только по пояс. Он физику не знал, но зато, видно, физика знала его.
А какое он вызывал к себе любопытство окружающих, когда валил деревья. Его бензопила, вечно надраенная и от того сказочно блестевшая на солнце, служила ему, можно сказать, забавой.
— Ах ты, соловушка моя пила!.. — часто приговаривал он и, упираясь в землю ногами, с важностью и достоинством налегал на пилу.
Гудит, завывает мотор. Цепь, курчавясь, грызет ствол, и звенья цепи, вдруг приторможенные на некоторое время упрямой древесиной, красиво вспыхнут монистами, а разлетающиеся по сторонам опилки вдруг упадут на снег и засверкают, словно золотые пушинки.
— Ах ты, соловушка моя пила!.. — и слетает с распаренной головы Митрохина шапка, это ветер сдувает ее. Тогда он, изредка потряхивая белокурой головой да вытягивая шею из-под ворота полушубка, похожего на старинный кафтан, вдруг покажется крепким молодцом, для которого и пила, и лес, да и все на свете сказочная страна. Беловато-фарфоровые щеки его покрыты нежным румянцем, снежинки, спланировав на них, тут же тают, и капельки стекают к подбородку. Их задерживает щетинка, и они, крохотные, долго не падают, усеяв подбородок, точно бисер.
— Дзы… д-р-зы… д-з-ы… — звенит пила. И пар из Митрохиного рта так и валит и так клубится, словно он это не он, а ангел, только что спустившийся с небес.
Своей этой мастерской пилкой, своей упругостью, ловкостью и смелостью он и «блатную» братию, стоящую сейчас чуть поодаль от него в безопасном месте, заряжает энергией.
Хитровато пригнувшись, Митроха отбегает от дерева. Кинув в снег бензопилу, он берет трехметровую рогатину и с ее помощью помогает дереву падать в нужную сторону. Поначалу треснув, затем хрюкнув, сосенка валится в снег. Похлопав ее уже лежачую, Митроха приговаривает: «Ну что, дуреха… — и улыбнувшись, добавляет: — Знаешь теперь наших…»