— Да здравствует девушка Лиля! И да здравствует ее биополе!
— Ее волосы вином пахнут, — с грустью говорили разведенные мужики.
Музыка, музыка. Сегодня только музыка была в ее голове и ничего другого. Она находилась под влиянием каких-то упоительных звуков, от которых не уйти, не убежать.
Странным было то, что она любила музыку шумов. Она ухитрялась в каком-нибудь постороннем и очень незначительном звуке увидеть и уловить что-то неповторимое; так бы и слушала она этот звук целую вечность. Часто, оставшись дома одна, она садилась за пианино и, открыв крышку, по нескольку часов кряду смотрела на клавиши и ничего не играла. Она могла вот так сидеть за пианино, ничего не играя, целый день и целую ночь. Тем самым заставив себя отказаться от традиционного исполнения музыки, она концентрировалась на бытовых звуках окружающего ее мира, выявляя их эстетическую суть.
А еще Лиля любила алеаторику, то есть вероятностную музыку. Этот метод сочинения представлял собой по существу разновидность импровизаций. К примеру, основой их могла быть комбинация отдельных нотных листков без фиксированной последовательности исполнения. Но чаще всего Лиля использовала для создания алеаторических сочинений гадание с помощью игральных костей. Собственно, само латинское слово «алио» — означает игральная кость.
А в последнее время Лилька работает над так называемыми мальтимольер-шоу, синтетическими аудиовизуальными представлениями, в которых наряду с алеаторикой она использует смех лесничего Яшки, бытовые шумы, кхеканье блатняков и чинуш, берущих в лесничестве бесплатно древесину. В зале над пианино висел лист ватмана, на котором Лиля огромными красными буквами написала: «Да здравствует проблема шумов и связь их с музыкой!» Она считала, что цель музыки успокаивать, умиротворять человека, что необходимо для пробуждения у него способностей к восприятию духовного откровения. Умиротворенный ум, это ум, свободный от оценок и желаний. А духовное откровение «обозначает» лишь ту самую реальность, в которой мы живем. И весь вопрос в том, находитесь ли вы, как человек, в потоке этого откровения, в потоке самой жизни. Музыка и биополе глубоко реалистичны. Ибо создание музыки — это утверждение жизни, а вовсе не попытка привнести порядок в хаос или улучшить нашу действительность. Это не более чем способ выхода к самой жизни, которая становится попросту прекрасной, когда мы устраняем из нее наши желания и помыслы и даем ей развиваться согласно своим собственным гармоническим законам…
Когда Лиля снимала шубу, в дом пулей влетел Халтуркин Иван. Тяжело дышавший, он походил на загнанную лошадь. Полушубок его был без пуговиц, левый валенок размяк и раскис. Ну, а прямо в центре Иванова лба, чуть выше переносицы, бугрилась шишка с кулак величиной.
— Это где же тебя так угораздило?.. — в испуге спросила она его и, глянув в окно, вскрикнула. Была лошадка, были сани, но рояля, увы, не было.
— Где, где мой рояль… — дико завизжала она. Ибо поняла, что произошло что-то страшное.
— Извините, но вашему роялю приделали ножки… — мрачно пробормотал Иван и, упав перед ней на колени, затараторил: — Я знаю, кто его украл. Это «темнота», да, да, «темнота»… Я нагнал их…
Лилька, усадив его, напоила водой. Потом налила огромную миску щей и приказала поесть. Он отфыркивался, отбрыкивался. Но она прикрикнула на него, и он вылизал все до дна. Пока он ел, она молча плакала. Никогда ей не было так больно. Ибо ее никто и никогда не обкрадывал.
Напрасно успокаивал ее Халтуркин Иван, обещая, что он буквально через день или два найдет воров и приведет их к Лильке. В крайнем случае, если они не придут к ней, то он напишет заявление участковому.
— Я говорю вам… — доказывал он, — это «темнота», да, да, «темнота»…
Лилька, пристально смотря на него, размышляла. А затем вдруг произнесла:
— Нет, это не «темнота» его украла, а биополе. Видно, в этом рояле было что-то полебиотическое.
От этих ее слов Иван так и опупел. Любого он мог ожидать от нее ответа, но чтобы такое отчебучить. «Или у меня не все дома, или же у нее… — подумал он и тут же заключил: — А может, от переживаний у нее плохо с головой стало. Вот, вот, стала она к стене и стоит озабоченно, и так глядит, словно меня здесь нет». И услыхав ее голос, он, вздрогнул:
— Я, кажется, видела тех людей, которых ты подозреваешь… Они недалеко отсюда роют колодец… — и замерев на минутку, она прислушалась, а потом сказала: — Слышишь, это их лопаты стучат. Они сильнее нас, они живую воду ищут, они не то, что мы, они хотят исцелиться… Ты понял, они хотят исцелиться, ведь это же здорово, взять вдруг и исцелиться от всего плохого. Нам бы надо вот так бы, как и они. Да мы, наверное, теперь и не сможем. Слишком погрязли мы в грехах, слишком запутались. И все потому, что им холодно, а нам тепло. А еще беда в том заключается, что мы не чувствуем, как им холодно и одиноко.