— А ты ко мне через месяц придешь? — спросила его на прощанье Лиля.
— Зачем? — пробурчал он.
— Как зачем? А вдруг ты на мне вторично захочешь жениться.
Он раскрыл рот, с удовольствием хмыкнул. А она, вздохнув, опустила глаза. А когда подняла, то слезы долго держались на ее ресницах. Она грустно следила за ним до тех пор, покуда он не скрылся в лесу.
Митрохе с утра до вечера и эту неделю и следующую было велено пилить дрова для блатняков. Примерно кубов около тридцати следовало заготовить. Солнце светит ярко, но мороз свирепеет. Неспокойный и жадный до людского тела, он жалит Митроху. Но это только поначалу работы ощущает Митроха, как стыло в лесу. А стоит ему десять берез повалить, и он скидывает полушубок. Оставшись в одном ватном жилетике, кричит: «Ну, браток, теперь посмотрим, кто кого!»
Неизбалованные отдыхом ошершавленные его ладони так впились в рукоятку бензопилы, что, кажется, они вросли в нее, как врастают березовые корни в землю. Пила трясется, рвется, дрожит. И все это передается через Митрохины руки в тело. Другой, подержав такую пилу минут пять, тут же оставит ее, чтобы отдышаться. Но Митрохе не привыкать, и пиловая трясучка, почти столь же гибельная, как трясучка отбойного молотка, ему нипочем. За долгие годы работы в лесничестве тело Митрохи привыкло мучиться. Не одна рубаха сопрела на спине. И не одна пара сапог истерлась. А сколько ватных жилетов полопалось на его груди. Эх, да разве все перечислишь. Занятой делом голове не до счета. И кажется Митрохе, что никакая смерть не возьмет его. Он увлекается работой до отключки. Зачерпнув в руку слежавшегося снежку, он потрет им лоб, щеки, и глядишь, вновь посвежеет, и усталости, так упорно до этого напоминающей о себе, как и не бывало.
С облегчением вдруг зазвенит и завизжит бензопила, и Митроха в радости прокричит: «Ах ты, соловушка моя, пила…» — и отбегает в сторону. И огромная береза, на прощанье махнув небу макушкой, тут же с шумом падает.
Топор у Митрохи маленький, но до того острый, что он может сбрить на своем подбородке щетинку. Заглушив бензопилу, он достает его из-за пояса и, поплевав на руки, начинает освобождать ствол от веток. Бьет его мощно, сильно, только щепки успевают отлетать.
Настроение у него сегодня «морковное», это значит хорошее. Деревья валятся легко, бензопила не подводит, топор тоже… И лишь иногда Митроха натужно как-то вздыхает, задумчиво смотрит вдаль, нет, не туда, где начинается дорога, а на высокую горку, за которой дымится станция. Он вдруг возьмет и прижмется к еще не срубленному дереву, и вот так молча простоит минут пять. Более тридцати лет он работает в лесничестве. И никогда особо ни о чем не задумывался. А тут тебе на-ка, вдруг мыслишки разные колупать мозги стали. Да о чем задумался, о «темноте» какой-то. Вот и сегодня он тайком от всех повезет на санках дрова к станции, сложит их под станционную лестницу и, словно сделав какое-то славное дело, успокоится.
«Как трудно понять самого себя, но еще труднее понять других людей…»
Порой он все никак не уразумеет, ну почему он вдруг ни с того ни с сего начал возить на станцию дрова. Никто ведь не возит, а он возит. И почему эта «темнота» так зазанозилась в его сердце? Ох, и ноет же оно у него при виде ее. И тогда возникает такое ощущение, словно не они чем-то обделены, а он обделен. И не просто обделен, а на веки вечные. «Когда это только кончится», — вздыхал Митроха, морща лоб. Левый глаз его начинал дергаться — нервный тик…
Он подошел к бензопиле и, осмотрев ее внимательно, протер. Однако заводить передумал. Прислушался. Легкий ветерок прошумел над головой и утих. Где-то скрипнула ветка. Затем что-то пискнуло. На станции вдруг по-детски жалобно свистнула электричка. «Небось у переезда кто-то дорогу ей перебежал. А может, просто машинист предупреждает». Достав папироску, он закурил. А затем взгляд его вновь уперся в горку. Желваки взбухли и задвигались. Продолжая в каком-то удручении размышлять, он чистой тряпицей вытер пот со лба и с носа. Стыла грудь, стыли плечи. И солнце, осветив его всего, осветило и слюнку на его верхней губе.
«А может, мне просто кажется, что есть «темнота», а на самом деле ее нет. А есть одно ощущение, развившееся от страха из-за того, что я раньше обирал людей. Или, как говорят в народе, совесть заговорила! Хорошо, но если бы «темнота» не существовала, то дрова, которые я ложу под станционную лестницу, не исчезали бы. Отсюда выходит, что «темнота» не фантазия и не видение, а она существует в нашем поселке. И вся эта ее беготня по зимнему морозцу находится в прямой зависимости от дров», — и докурив папиросу, Митроха кинул ее в снег. На горке он никого не увидел.