— Скажи, а почему раньше эта совесть, когда ты еще молод и есть много времени на исправление, не приходит. Где она бродит?..
— Да не в этом все дело, не в этом… Просто все мы крохи по отношению к вселенной. В любой момент дунь на нас, и мы подохнем… И совесть, как я считаю, не надо ждать, ее, наоборот, надо по крупицам собирать.
— И много ты ее собрал?..
— Ну, да много… Чтобы ее обрести, надо обязательно что-нибудь пережить… Человек должен быть душевно ранимый. Его должно все трогать и волновать… Нет, не театр должен быть, а все на самом деле… Ну, как бы поточнее сказать… Совесть как бы освящает человека, делает его добрым и придает ему особенное значение и звучание…
— И тогда кроха делается глыбой…
— Совершенно верно…
Вздрагивал плафон под потолком. И горели дрова в станционной кочегарке, раскаляя кирпич докрасна.
— Я не пропаду, я брод в любой реке найду, а вот народ, если ему вовремя не помочь, забарахтается… Ну и воронье! Из-за вас света белого видно не стало. Сколько раз я говорил, не о себе думайте… Первым долгом сжальтесь и побеспокойтесь о товарищах. Ведь еще столько людей в обиде прозябает… И люди они нужные, славные, не обманывайте их, а наоборот, добрым делом подзаряжайте… Неужели они оглохли? Чего они ждут?.. Не болтать надо, а дело делать… Ну когда же появится на свет настоящее начальство. Долго ли его еще ждать?.. Ладно, буду ждать и терпеть…
— Чудной ты…
— Это ты чудной… Многие без совести сейчас живут. Потому что с совестью жить одна дребода… Совесть мучит. А тут себе живи припеваючи и в ус не дуй…
— Почему я не с теми, кто привык воровать?.. Может, сбился с пути? Ведь жизнь так коротка и так хочется пожить сладко…
Трепещет пламя, и от этого в станционной кочегарке потолок, покрытый сажей и копотью, кажется живым.
Вода в чайнике давным-давно выкипела. Дрова прогорели. Сердито шипит раскаленный кирпич, когда его осыпают снежинки, залетающие в печь сквозь щелястую дверь. И от этого красный кирпич становится вишневым. Фиса, Яшка, Митроха и прочая лесниковая братия так забила кочегарку, что в ней не повернуться. Вентиляционная решетка снята, и теперь превосходно слышны все звуки из станционного зала. Для этого Яшка как следует протер влажной тряпкой покрытое копотью и паутиной окно, находящееся чуть выше старого расписания поездов, и теперь если забраться на деревянные ящики, то можно увидеть зал.
Человек десять, включая Фису, Яшку и Митроху, стоят на ящиках, наблюдают за преспокойненько похрапывающей «темнотой».
— Кто сказал, что они буянят? — прошептала Фиса. — Смех и грех… Мне кажется, не разобравшись, вы просто ввели меня в заблуждение… — Фиса нахмурилась, топнула ножкой. — Это нормальные люди. Я не нахожу в них ничего плохого, немножко странные, конечно. Но, извините, у каждого из нас свой норов, и угомонить нас порой тоже бывает ох как трудно… — пальчики у Фисы дрожали. В кочегарке было страсть как жарко. Тело Фисы распарилось. Глубоко оскорбленной она вдруг себя почувствовала. И зачем только поехала она в это Дятловское лесничество. И зачем поплелась в столь поздний час на станцию. Чуть левее от нее из деревянных покоробленных досок был сбит топчан, на котором в засаленном халатике, потный и черный, сидел старик-кочегар. Он смотрел то на Фису, то на ее ножки и ничего толком не понимал.
Как ошпаренный прыгал паук по черной полуразорванной паутине в самом углу кочегарки. Булькала в батареях и котлах вода. А Фиса с напором говорила:
— Здесь вам можно было разобраться и самим. Я думала, что эта «темнота» все дома в поселке перевернула. А она, оказывается, ни в чем не виновата.
— Но они ведь позорят не только лесничество, но и лесхоз-техникум… — перебил ее Яшка. Он был весь мокрый и стоял в одной рубашке.
— Воровать надо меньше, и тогда будет все в порядке… — огрызнулась Фиса. Лицо ее напряглось. И взгляд стал властным.
— А мы не воруем… — пробурчал нервно Яшка, он не любил, если его обвиняли в чем-нибудь. — Мы просто выполняем распоряжение вышестоящих организаций. Что они прикажут, то и выполняем. Сами ведь нынешней осенью десять человек по записочке присылали… Разве им откажешь…
— Да, да, совершенно верно… — поддакнул Митроха. — Я их в первую очередь обслужил. Им такое огромное количество леса нужно было, что не до «темноты» стало.
А кто-то сказал:
— Эта «темнота» просто от злости бегает. Им ни машин, ни тракторов для привозки дров не дают, вот они и злобствуют. А заодно и будоражат всех, некоторых лиц разжалобить хотят… Мне-то что, я в тепле, а вот они пусть помучаются, почки или легкие застудят, вот тогда и узнают, что такое честность и с чем ее едят…