Это был лесник Филофей, он не только говорить умел, но и трудиться. Никакой цели в жизни не имел, мало чем интересовался, а только знай себе день и ночь рубил дрова, а кому и для чего рубил, он не знал и не интересовался. Платили б только деньги… Страшно рисковый он был человек. Фиса хотела ему возразить, но он одернул ее:
— Тише, дамочка, говорить буду я… — и обратился ко всем: — Души свои пенсионеры наизнанку выворачивают. Может, я Яшкой недоволен или кем-нибудь из вас, но я ведь молчу, виду не показываю… Да и зачем показывать, не тот возраст… Платят мне хорошо, а если и еще боле заплатят, то я на все глаза закрою…
— А если вдруг не заплатят… — гаркнул вдруг лесник-медведь. — Как ты тогда запляшешь?
— Об этом не задумывался, — с деланной беспечностью произнес Филофей, и хотя он снял с себя рубаху, у раскаленной печи все равно дышалось ему трудно. Он стоял в стороне, у стены. Полумрак не мог скрыть его глаз. Они не то чтобы светились, они горели. Это были глаза животного. Грудь его то и дело вздрагивала. Ему было плевать на «темноту». И сегодня он вместе со всеми потому пошел на станцию, что ему захотелось приятно провести время в веселой лесниковской компании. Ну, а еще с часу на час должна была появиться двухметрового роста уборщица Ася. Он любил высоких женщин. Почти все высокие женщины района знали коротышку Филофея. Наконец появилась Ася.
— Это что у вас за летучка в такое позднее время?..
— У нас не летучка…- — пролепетал Филофей. — Мы просто вместе проводим приятный вечер.
— Га-га-га… — протяжно загоготала Ася и, покрутив пальцем в носу, чихнула. А затем, поправив на голове пуховый платок, негромко сказала: — Короче, как знаешь, если через пять минут не придешь, пеняй на себя… Чаек давным-давно готов. А ты тут… Я просто не понимаю, что ты тут делаешь…
— Мы на «темноту» пришли посмотреть. — И Филофей показал пальцем на окошко. — На скамейках копошатся…
— Ничего не понимаю… — фыркнула Ася и, подойдя к Филофею, громко приказала: — А ну, дыхни!
Филофей дыхнул. Она, почесав затылок, усмехнулась:
— Ишь ты, а ты, оказывается, трезв… — и тут же приказала: — А ну, давай кончай, нечего зря прозябать… — и с грохотом выкарабкалась из кочегарки.
— Не уходи, красавица, я сейчас… — прокричал Филофей, на ходу натягивая пальто. Седой он был весь. Зато одевался очень модно. Особенно любил носить толстые свитера и пушистые мохеровые шарфики.
— Простите, простите… — раскланялся он перед Фисой. — Как видите, зазнобушка моя оказалась тут рядом. Ну такая, такая проныра. Это надо же, в кочегарке меня отыскала.
Он поклонился лесникам. Но тем было совсем не до него. Лишь лесник-медведь, вдруг замахнувшись на него, сердито сказал:
— А ну пшел отсюда, стервец огульный.
— Ну ты, знаешь… — взорвался Филофей. — У меня жена есть.
— Стерва и жена твоя, она гуляет… — вновь крикнул на него лесник-медведь.
— Ну ничего… — обиженно произнес Филофей. — Я сейчас скажу Аське, она тебя свяжет.
— Чего?.. — взорвался лесник-медведь и, тяжело задышав, пошел на Филофея с кулаками.
— Я тебе дам чего… — раздался вдруг грубый голос за дверью, а затем на пороге со шваброй возникла Ася. — Это тебе не дома командовать.
Лесник-медведь приутих. Не ожидал он такого поворота дела.
— Идем, — приказывает она Филофею, и они уходят из кочегарки.
— Вот так любовница… — в страхе прошептал кто-то из лесников.
— Ничего страшного… — вздохнул Яшка. — Он закален… У него этих двухметровых баб хоть пруд пруди.
— Ха-ха-ха… Так он по сравнению с ними кролик… — улыбнулся лесник-медведь.
— Нам он, может быть, кажется и кроликом, а им королем… — хмыкнул Яшка. И все снова засмеялись, представив особенные Филофеевы способности в любви. Ибо он был крайне необуздан в своих мужских ласках. И силой обладал такой необыкновенной, что только двухметровые бабы и понимали в ней толк, а мелкие даже от одного его поцелуя, словно произведенного машиной-компрессором, падали в обморок…
— Любить так любить… — часто говорил он. — Время нечего зря убивать..
Закоптелый фонарь под потолком слабо светил.
— Боже мой! — воскликнула вдруг Фиса. — Во что превратилось мое платье… — и она поспешно начала ощупывать его и поправлять. — Я ничего не вижу.
За то время, пока она находилась в кочегарке, платье ее, да и сама она покрылись сажей.