И потом? Женщина подошла поближе, прищурилась, задержала дыхание, чуть ли не носом уткнулась в прекрасные его черепушки, чтобы изучить их поближе и отыскать на них изъяны. Адельмо от испуга пробрала дрожь.
— И потом, у этого рога нет, не видите, что ли? А второй проломлен. И они даже нормально не почищены. Они правда мерзкие, понимаете, Адельмо?
Адельмо Фарандола отдернул руки, обиженный, неуверенный. Поднес черепа поближе, чтобы тоже их разглядеть, долго обнюхивал. Так и есть, женщина права, первый с трещиной, у второго только один рог, и остались на костях кое-где сухожилия, пара кусочков почерневших мышц, комочки шерсти. Но их же почти не видно.
— Это, по-вашему, не видно, — женщина читала его мысли. — А вам все равно, что на бедных зверушек охотиться незаконно? Сколько раз повторять: нельзя это, вас оштрафуют, а то, чего похуже, судить будут. Ваш приятель лесник вам это постоянно твердит. Вы понимаете, что парень рискует, покрывая вас?
О чем она сейчас говорит? Эта долина его, собственность Фарандолы Адельмо, он ее купил; там, наверху, все его, от зверей до камней. Если он хочет охотиться на серн, то может это делать; вот придет на пастбище, возьмет ружье, просто чтобы показать, что к чему, и примется бить зверье, никого в живых не оставит, ни мыши, ни кузнечика! «Я буду бегать по долине от края до края с ружьем, — думал Адельмо Фарандола, — а когда патроны кончатся, возьму вилы, а когда вилы сломаются, буду ногтями, зубами, теми, что остались. А после зверья примусь за растения, все до последней жалкой травинки сорву и выдеру с корнем, и никого не останется, ни червя в дерьме, ни мха».
— Адельмо? Вы меня хоть слышите? — Хозяйка обращалась к нему. — Не отвлекайтесь, а то мне заново повторять.
Адельмо Фарандола вышел из магазина совсем растерянным (сейчас, во тьме, с закрытыми глазами, он делает вид, что идет, хотя на самом деле сидит). Рюкзак снова за спиной, и он трясется и шевелится по пути назад.
«А я из них тогда бульон сварю», — подумал старик.
Однако затем, отойдя от деревни, он положил одну черепушку на наружный подоконник часовенки со статуей какого-то бородатого мужика с палкой, несущего на плечах пацаненка с лицом всезнайки. Довольный своим поступком, показавшимся ему красивым (надо же позволять себе время от времени поступать красиво), пройдя еще немного наверх, он надел вторую черепушку на палку, торчащую в огороде, пусть охраняет кочаны и отпугивает ворон. Еще одну он бросил какой-то собаке, та ответила ему благодарным лаем, яростно бросилась грызть костлявую подачку, а потом недолго следовала за ним вяло в надежде на еще одну.
— Это был ты? — спрашивает он теперь у пса.
— Пардон?
Еще одна черепушка выброшена на лугу. Еще парочка — вот это правильно! — на кладбище. Оттуда, из-за стены, долетело ругательство, отчего Адельмо засмеялся, и оставшиеся в рюкзаке черепушки засмеялись тоже, чуть тише.
Тринадцать
Человеческая нога, не копыто, торчит перед ними из завала. Высовывается, как побег, упорно, с трудом пробившийся сквозь слой земли и теперь готовый раскрыться на свету и расти быстрее. Посеревшая от земли, почерневшая.
— Это нога, — изрекает Адельмо Фарандола.
— Это твой сородич, — молвит пес.
— Подумать только. Кто ж знает, сколько он там лежит.
— Лавина беспощадна, — произносит пес многозначительно.
— Тебе-то откуда знать?
— Я слышал. И что мне делать? Откапывать?
Пес готов приняться за дело, врыться лапами в снег и копать, пока они не закровоточат.
— Да это тебе не по зубам, глупый, — говорит старик. — Только повредишь себе что-нибудь.
— Мне все равно, я охотно это сделаю.
— Ты не сенбернар.
— Слава богу, нет. Ты видел, какие они слюнявые?
Они стоят и смотрят на эту почерневшую ногу, пока обоим не начинает мерещиться, что она дернулась.
— Она двигается!
— Нет, тебе показалось.
— Может, он там живой еще?
— Забудь.
— Думаешь, нет?
— Это покойник. Лавина беспощадна.
— А я что говорил!
— Сколько я в этом понимаю, если тут одна нога, то другая где-то метров на десять глубже, а руки и вовсе…
— Понял, понял.
— Лучше подождем.
— Чего подождем? — спрашивает пес.
— Пока снег сойдет. Пока эта нога выступит. Через месяц узнаем больше.
— И соберем его по кускам. А сейчас что делать? Пару слов скажешь?
— Ты о чем?
— Молитву какую-нибудь. Люди ведь так делают?
— Я не знаю молитв.
— Да ну?
— Ни одной.
— А дома у тебя нет ничего такого, вроде молитвенника?