Адельмо Фарандоле быстро надоедает, что пес много треплется.
— Нет тут волков, забудь. Так поступим. Будем приглядывать за этой ногой днем. Нам все равно заняться нечем.
— Днем? А ночью? Приятель, речь о животных, этот народ предпочитает добывать еду ночью, как еще объяснить?
— Я ночью сплю. Будешь ты тут сидеть и ногу охранять ночью?
— Не, погоди, я не думал, что дойдет до этого.
— Хочешь тут сидеть ночью? — напирает Адельмо Фарандола, и голос его грубеет.
— Нет, нет, что ты, — скулит пес.
Из-под тающего снега понемногу выступают новые останки. Новые копыта, рога, туловища — и морды с обнаженными зубами, черепа, глядящие изумленно, как застал их последний миг жизни.
— Это вроде как волосы в бороде растут, — говорит однажды Адельмо Фарандола.
— В смысле?
— Как волосы. Остатки эти, лапы. Выпирают, как волосы.
— А, понятно, — произносит пес, не понимая.
— Я про человечьи волосы, — продолжает старик.
— Ясно, ясно.
— Может, надо спуститься предупредить кого-нибудь? — спрашивает пес.
— И кого?
— Почем я знаю. Людей, вроде тебя. Деревенских.
Адельмо Фарандола смотрит вперед, туда, где от края впадины узкие расщелины и обломки камней тянутся вниз, в долину:
— Снега многовато. Надо ждать.
— Ладно, подождем. Но что-то эта нога меня тревожит, — не унимается пес.
— Пока снега многовато, говорю тебе. Убиться на спуске хочешь?
Через пару дней вновь спрашивают о том же.
— А со снегоступами ты бы мог легко спуститься по тропинке, по которой мы сюда поднимались, и…
— Псина, чего тебе не терпится? Ты его видишь? Он умер. Он подождать может. И мы можем подождать.
Четырнадцать
Холодное белое солнце слепит, но не торопится растапливать снега. Кажется, оно даже приглаживает их, возвращая форму там, где они оседают, в общем, делает их только плотнее и крепче.
Дни проходят. Старик, чтобы успокоить пса, идет взглянуть, не открылся ли проход вниз. Но чуть ниже, среди деревьев, заледеневший снег блестит, как мраморный пол.
— Знаешь, что я думаю? — спрашивает пес. — Мы могли бы поговорить с лесником этим, который осенью к тебе заходил.
Адельмо Фарандола с трудом приводит в порядок мысли и воспоминания, а потом отвечает:
— Не заходил. Выслеживал меня.
— Неважно. Ему. Может… может, он сумеет сюда забраться, прежде чем мы выйдем. Это ж его работа? Может… может, он доберется на этой летающей штуке, вы такими пользуетесь в горах, как называется…
— Вертолет.
— Вот, на нем. Сядет тут, на лугу, и готово. Ты ему объяснишь, что, мол, так и так, ты эту ногу нашел и сразу хотел рассказать, но…
Адельмо Фарандола качает головой.
— Он точно сразу решит, что это был я, — бормочет он.
— Что за фантазии! Это ж был совсем не ты! Умертвил этого, чья нога? Лично ты его убил? Да ну, разве можно подумать такое! Разве ж можно?
Старик молчит, потому что ничего не помнит.
— Это же был не ты, да? — спрашивает пес.
— Нет, нет, — отрывисто отвечает Адельмо Фарандола.
Короткие снегопады словно поворачивают время вспять, путают времена года. Они прячут под своим покровом ногу, скрывают ее от глаз на день-другой. Адельмо Фарандола умудряется в такие дни забыть о ноге и о человеке, которому она принадлежит, и свободно ходит по лугу, стараясь не провалиться.
Пес тихо следует за ним, иногда убегает вперед, а когда возвращается, шерсть на его брюхе вся в снежных шариках.
Но следы этих снегопадов держатся недолго. Вскоре нога вновь высвобождается, еще больше почерневшая и искореженная, и мысль о ней и о человеке, скрытом в завале, опять стучит в висках Адельмо Фарандолы.
— Надо и правда же кому-то сказать, — говорит он.
— Верно, верно, верно! — лает пес. — Прямо сейчас пойдем?
— Завтра.
— Но ты позавчера говорил «завтра»!
— Да ну?
Когда тропинка вниз начинает освобождаться, становится грязной и каменистой, Адельмо Фарандола решает, что пришло время спуститься. Он часто поскальзывается, синяки от падений теперь неделями будут держаться, чертыхается всякий раз, когда не туда ставит ногу и оказывается по колено в ледяном месиве из мокрых снега и грязи. Пес носится вокруг него и, похоже, воспринимает все совсем иначе, он самозабвенно лезет в грязь, лакает ее, весело катается по почерневшему снегу, бросается, опустив морду к земле, по следу первых зверьков, покинувших норы.