— Нет. — И чтобы было подоходчивей, пинает его ногой в бок.
Пес понимает, отходит, не поднимая головы, и довольствуется лишь легким опьянением, в которое повергает животных запах разложения.
В тот самый день Адельмо Фарандола, по недосмотру или из жалости, позволил псу подобраться к нему, даже сунуть нос в хижину, в комнату, где он ест, спит и живет. И даже поманил его, когда пес в нерешительности остановился на пороге, опустив уши.
— Чего стоишь? — зовет человек. — Заходи. Закрой дверь, — говорит он ему, — а то выстудишь.
Пес осторожно входит. Адельмо Фарандола через пару минут идет закрыть дверь. Потом садится у печи, ждет, пока появятся силы, чтобы растопить ее. В хижине холод, влажный, постоянный, пробирающий до костей, холод, рисующий под глазами горестные круги. Адельмо Фарандола сидит, закрыв глаза, вздыхает, голова его повисает, и он дремлет.
Когда просыпается, пес все еще здесь, лежит у его ног. Кажется, даже чуть ближе к нему. Смотрит на него, положив голову между лап, уши торчком. Человек зевает, рыгает, пукает, снова рыгает, и при каждом звуке собачьи уши подрагивают. Пора растапливать печь, думает Адельмо Фарандола. Темно. Пора растопить.
Огонь не спешит разгораться в почерневшей печи, но наконец занимается от страниц влажных журналов, веточек и спирта. Этот огонь не дает света, и какое-то время кажется, что и не согревает. Примерно через полчаса, когда снаружи уже стемнело и холод становится невыносимым, от печи начинает исходить первое подобие тепла.
— Нравится? — спрашивает Адельмо Фарандола, чуть выждав. Говорить самому с собой ему не странно, но с псом — затруднительно.
— Нравится? — тренируется он. Если придется пожить с этим лежащим у ног псом, лучше уж прямо сейчас начать. «А может, это пастуший пес», — думает он. — Ты пастуший пес?
Пес садится, чего-то ожидая.
— Ты пес пастуха?
Пес скулит.
— Ты бы мне пригодился для коров, — произносит Адельмо Фарандола, прежде чем вспомнить, что коров у него нет уже много лет и в хлеву, где пол покрыт старым, засохшим навозом, пусто и холодно.
— Неважно, — говорит он тогда. — Охранять умеешь? Покусать приставал сможешь?
Пес лает. Человек решает, что это можно считать согласием.
— А то, знаешь, ходят тут всякие приставалы. Вот поэтому я летом поднимаюсь повыше, туда им не добраться. Вот этим летом, например…
Он прерывается, чтобы поддержать огонь.
— …Этим летом три идиота с рюкзаками явились. Пристали ко мне с разговорами, тебе не перескажу. «Нет у меня ничего. Ничего нет!» — говорю им. Не поверили. Хотели в дом ко мне войти. Сыры мои отобрать. «Нет у меня сыра!» — говорю. Хотели меня сфотографировать. Чтобы посмеяться надо мной потом, когда домой придут, зачем еще. «Не нравится, не хочу!» — говорю я. А им хоть бы хны. Пришлось камнями забросать. Камней тут хватает, слава богу. Камней тут больше, чем травы. Я много в них пошвырял, много. Думаю, попал даже. Удирали, придурки, по тропинке вниз. Падали, я видел.
Человек усмехается.
— Ты, — обращается он к псу, — загрызть приставал сможешь? Тогда ты мне нужен. А нет, так я тебя и так могу оставить. Нет, не за компанию, компания мне не нужна. На случай, если еда закончится раньше, чем надо.
Пес слушает внимательно.
— В некоторых краях каждый день собак едят. Ничего в этом плохого, думаю. Вы животные, такие же, как другие. Главное, приготовить правильно.
Огонь уже потрескивает.
— Ничего в этом плохого, — повторяет Адельмо Фарандола в ответ на короткий скулеж пса.
На следующее утро Адельмо Фарандола и пес выходят подышать и помочиться у одной из многочисленных груд камней.
Травянистое дно впадины, в которой находится пастбище, покрыто этими грудами камней, пастухи столетиями собирали их, пытаясь расчистить участки луга. Но обломки, крупные и мелкие, падавшие с вершин, возникавшие от постоянных оползней и обвалов, заполняли расчищенные пастухами места, погребая их снова. Поколения людей пытались спасти хоть немного травы в этой неблагодарной впадине, хоть немного лютиков и сольданелл, примул и прострелов, бобовых и злаков для немногочисленных своих коров. Поколения людей бедных, ограниченных и оттого упрямых. И лишь в последние сто лет они поняли, что практичнее бросить эту каменистую долину, и ушли в другие места, где реже случаются оползни, а впадину, как русло пересохшей реки, заполонили обломки и осколки. Теперь ее населяет безмолвное множество каменных идолов, конусов и полусфер, отдаленно напоминающих своей формой людей, они покоятся на траве, примятой ими навечно, и словно бы наблюдают за редкими проходящими.