Пес веселится, предвкушает уже, как насладится зрелищем: человек выжигает на себе клещей горячим углем — и почувствует снова запах жареной крови.
— Твой подарочек, — роняет Адельмо Фарандола.
— Надеюсь, тебе нравится, — отвечает пес с непривычным сарказмом.
Уже много месяцев Адельмо Фарандола не моется, вонь создает вокруг него теплую оболочку. Постепенно он обрастает потом и грязью, землей, нанесенной ветром, пылью, поднимающейся с пола в хлеву, пыльцой, окрашивающей воздух в определенное время года, ошметками отмершей кожи. Приятный липкий слой образуется на нем месяц за месяцем, равномерно, он замечает его, только когда зуд выводит из оцепенения и вынуждает нагнуться или повернуться, чтобы дотянуться до места, которое чешется. Он стал смуглым, цвета пыли и грязи, высушенных солнцем.
И какое ему дело до того, что люди обходят его стороной, или распахивают окна и двери, когда он заходит, или закрывают рот руками, чтобы не вдыхать? Так даже и лучше, нечего связываться с народом, который моется и живет в чистоте, и меняет простыни, и стирает и сушит белье, народом, который душится и причесывается, который хочет выглядеть красивее, чем есть, который делает вид, что не пахнет. Такие заболевают от всякой ерунды, сквознячка из окошка, чиха в лицо, от малейшей оплошности. Такие и помирают без всякой причины, вода делает их слабыми, запахи их оглушают.
Сам Адельмо Фарандола не раздевается годами. Не чистит зубы, потому что их защищать надо, не портить щетками. Годами не подтирается, сходив по-малому или большому, потому что не следует слишком много внимания уделять этим частям тела, и уж точно не следует там руками шарить, среди того, что служит для выделения. Годами его ноги, которые он укутал в три пары шерстяных носков, одна поверх другой, парятся в ботинках, а почерневшие ногти скручиваются и обламываются сами. Годами он холит и лелеет корки в жирных редеющих волосах, бороде и косматых бровях.
Так, он уверен, лучше приспособиться к зиме. Эту грязь он защищает и от скверной погоды, особенно от дождя, который может ее смыть, обнажив его кожу и подставив ее болезням, и от нежных песьих облизываний. У него есть дополнительный защитный слой, вроде как его вторая кожа.
Четыре
Адельмо Фарандола знает, что за ним уже давненько наблюдает лесник. Он заметил человека в форме, держащего в руках бинокль. У Адельмо Фарандолы тоже есть старый бинокль, и однажды он взял его и стал смотреть на того, кто смотрит на него. А, вот и он, лесник, ружье за спиной. Один, стоит, не двигается, бинокль направлен на хижину. Начал бродить вокруг пастбища в конце лета, задолго до того, как снег нападал, но и после первых снегопадов добирался до самого хребта по нижнему краю впадины и там останавливался и озирался.
Но Адельмо Фарандола уверен, что замечал его пристальный взгляд и раньше, в разгар лета, у приюта, укрытого обломками скал, выше в гору. Не обязательно даже это видеть, теперь он знает, что лесник за ним следит. Поднимается к началу последнего прохода, ведущего к приюту, и таращится. Таращится и ждет, чтобы другой приблизился.
Адельмо Фарандола мог бы закидать его камнями. Мог бы устроить оползень, и того погребло бы под массивами льда. Это не так и сложно; тут, наверху, все оползает, достаточно неловко поставить ногу — и покатишься в долину, и полгоры за тобой. Но сделать это он не решается, потому что тот в форме, и за причинение ему вреда можно поплатиться.
Лесник иногда как будто смелеет, приближается, даже не скрываясь. Словно случайно идет мимо приюта или хижины и глядит по сторонам, будто чем-то посторонним занят — животных разглядывает, взбирающихся по скалам, летающих ястребов, колонии сурков, живущих выше. Но Адельмо Фарандола знает, что краем глаза лесник зыркает в его сторону.
Человеку, разговаривающему вслух в одиночестве, нечего скрывать. Его гора. Его впадина. И вся долина тоже его. Он тут что хочет, то и делает. И звери его, и скалы, и трава, и вода, и лед. А если он пару раз и подстрелил серну себе на ужин, так отчитываться об этом не обязан. Его серны. Шкура, мясо, кости, рога — его. Он вместе с братом, когда-то давно, купил все это и землю, на которой оно есть, на деньги от продажи другой долины, той, что покрасивее, где огромное городское агентство недвижимости понатыкало разных учреждений и гостиниц. Ему дела нет до той, другой долины, откуда сейчас поднимаются в небо лучи света и доносится хаос голосов, музыка, гул моторов и дым и откуда сбежали и звери, и горцы. Он хозяин тут, в этой долине, которая никому не нужна, ибо дурна и камениста, и никуда из нее не пройти, здесь кругом обрывы, зимой сходят лавины, а весной и осенью хлещут потоки воды. Ему не нужно иного, он не мечтает об ином. А ты — сдохни, лесник чертов.