Но однажды… однажды случилось то, в чем он раскаивался всю жизнь…
…На пустынных улицах мел снег, меня занесло, как белого медведя, пока я добежал до лавки Баба. По дороге я остановился только раз, возле вакуфного абамбара. С ужасом заглянул я в его темное, глубокое жерло. Летом мы ходили сюда за холодной, как лед, водой. Вниз, к отверстию, вела узкая крутая лестница, ступенек сорок-пятьдесят. От грязи на ней всегда было скользко, а зимой, при дожде и снеге, ходить по ней было просто опасно. Стоило чуть оступиться — и конец. Прошлым летом из абамбара вытащили тело Хасан-ага, плотника. Незадолго перед тем он куда-то исчез. Так и не узнали люди, случайно свалился он туда или столкнул кто…
Дверь в лавку была приотворена. Я заглянул. Из задней комнатки, где жили Баба с женой, просачивался слабый свет, слышно было, как стонет женщина. Я вошел. Вот опять стоны, уже послабее, будто ветер доносит: «А-а-а-ах… а-а-ах…»
Я сделал несколько шагов, как вдруг раздался страшный вопль. Я вздрогнул и остановился. Потом я услышал умоляющий голос соседки, Афат-ханум:
— Колсум-ханум… Осторожней, не погубите ее…
Колсум-ханум — это старуха, которая обычно принимала роды в нашем предместье.
И опять послышался голос соседки, теперь уже злой, ожесточенный:
— Ах негодяй, бессовестный! За что ты изувечил ее? Чем она виновата?.. За что?..
— Успокойся, Афат, — вступилась матушка.
Я прошел через лавку и стал у двери в комнату. Отсюда, из темноты, мне было хорошо видно все, что творилось внутри.
В комнате горела керосиновая лампа, освещая желтым светом царивший там беспорядок. Все перевернуто вверх дном. Корси валяется в стороне, жаровня у самых ног жены Баба, которая не то сидела, не то лежала. Голова ее покоилась на коленях у матушки, лица было не разглядеть, только стоны слышались, так что вначале мне даже показалось, что это плачет, склонившись, моя матушка. Жена Баба снизу до пояса была обнажена, тело ее приподнято, и в воздухе судорожно вздрагивали и скрещивались ноги. Матушка, наклонясь к ее уху, читала молитву и с тревогой наблюдала за действиями Колсум-ханум.
Старуха сидела на коленях у ног женщины, низко наклонив голову и равномерно двигая руками.
Афат-ханум, соседка, стоя у стены, торопливо читала Коран. Пробегая главу за главой, она временами отрывалась от книги и с тревогой всматривалась в лицо жены Баба.
А сам Баба сидел неподвижно, отвернувшись к стене, голова его свисала на грудь, словно ему переломили шею. На ковре я заметил темные, спутанные пряди волос. Что мне делать? Как быть? Позвать матушку — не хватало духу. Как она выйдет ко мне? Разве можно снять с колен голову жены Баба, прервать то, что делала старуха? А если они узнают, что я тут стою и все вижу? Ведь недаром Хадж-ага сказал: «В комнату не входи! Вызови матушку».
«Позвать или нет?» — думал я. Жена Баба снова громко застонала. И меня вдруг обуял дикий страх. «Не дай бог… если…» — пронеслось в голове.
Я будто очнулся и позвал матушку. Она вышла ко мне ошеломленная, с удивлением посмотрела на меня и спросила сурово:
— Что случилось? Что тебе нужно? Кто тебе велел прийти сюда?
— Хадж-ага сказал…
— Сам не знает, что делает… Живо иди обратно, домой.
— Хадж-ага сказал, может…
— Что?
— Он сказал, везите ее скорее к доктору… в больницу… мало ли что может случиться.
— К доктору, в больницу? — повторила она, застыла на мгновение с открытым ртом, потом, сверкнув глазами, скрылась в комнате. Оттуда послышался голос Афат-ханум:
— Ради бога, скорее… Надо отвезти ее куда-нибудь.
Старуха закричала:
— Везите, везите куда хотите! Посреди ночи, в такую бурю! Вы что, совсем голову потеряли?!
Теперь закричала Афат-ханум, соседка:
— Что ж, нам сидеть так, сложа руки, и на бога надеяться?!
— Да, посыплем голову свою прахом… Может… — сказала матушка.
Ее тут же прервал умоляющий голос Афат-ханум:
— Давайте скорей… скорей, а то…
И опять заговорила старуха:
— Я вижу, мне тут делать нечего. Пойду… Зря я и приходила…
— Ты что это говоришь, а? Ах ты старая собака!.. — прикрикнула на нее Афат-ханум.
— Успокойся, Афат… — вмешалась матушка, становясь между ними.
Старуха отступила, Афат-ханум произнесла, заикаясь:
— У меня сил никаких нет… Что делать? Что?
Баба повернул голову и вперил в них бессмысленный взгляд.
— Что ты сидишь, уставившись на нас, как осел на кузнеца?! Подымайся, ты, мужчина… Решайся на что-нибудь! — накинулась на него Афат-ханум. — Будь ты проклят… Он и сам не понимает, что сделал… Я хотела, думала смогу… помочь… — задыхаясь и плача, говорила она.