— Я тоже пойду с вами…
— Ложись, чертенок, никуда мы не идем.
Ахмад завел громче:
— Я тоже хочу с вами.
— Мы в баню идем. Ну-ка, ложись, а я дам тебе десять шай[3].
Ахмад захныкал:
— И я в баню… Не хочу спать…
— А оттуда мы пойдем к доктору. Если пойдешь, я скажу доктору, чтоб сделал тебе укол.
Ахмад захныкал еще громче:
— Все равно хочу… все равно пойду…
— Цыц, чтоб ты сгинул, чтобы тебя бог прибрал! Так и знала: кончится тем, что отца разбудите, — ворчала матушка.
А наш Хадж-ага спал себе, да еще похрапывал.
Мы встали, надели пальто и двинулись к выходу. Ахмад катился, словно мячик. На улице нас ждала бабушка Сакине.
Бабушка Сакине была худая желтая старушка. Она часто приходила к нам стирать белье, а по пятницам, вечерами, когда все соседские женщины собирались у нас во дворе и читали Коран, бабушка Сакине объясняла им непонятные места. Она была маленькая и горбатая, — руки у нее при ходьбе двигались, как маятник, взад-вперед, взад-вперед. Шагала она широко, как курица, и все поглядывала под ноги, чтобы не споткнуться.
С той поры как Туран-ханум уехала от нас, бабушка Сакине стала часто приходить помогать матушке. Вот как это случилось.
…Однажды я пришел из школы, как обычно, и увидел, что дома у нас все вдруг переменилось. Комната Туран-ханум оказалась совершенно пустой.
Я вспоминаю, что мне стало очень грустно и на другой день я не пошел в школу: у меня сделался жар и меня оставили дома. Мне сказали, что Туран-ханум уехала и скоро вернется. Но Туран-ханум больше не вернулась. В те дни никому до меня не было дела. Все домашние пребывали в раздорах, только и говорили что о разводе да о разводных делах.
Матушка и Хадж-ага день и ночь бранились. И только бабушка Сакине заботилась обо мне, рассказывала сказки. Но ее сказки были совсем не такие, как сказки Туран-ханум. Слушать их было неинтересно.
Как-то утром мой Хадж-ага и матушка ушли куда-то. Вернулись они вечером. Я заметил, что матушка была очень радостная. Прямо с порога она сказала бабушке Сакине:
— Ну вот, дал ей развод…
Когда матушка удалилась в комнаты, бабушка Сакине покачала головой:
— Бедная женщина, бедная женщина…
А мой Хадж-ага был весь взмокший, глаза — красные-красные. Он прошел прямо в залу, заперся и несколько дней не выходил оттуда. Все читал Коран и плакал.
С того дня матушка опять начала ездить по гостям. Она брала маленького Ахмада и отправлялась дней на десять-двадцать то к тетушке Асмат, то к моему старшему брату. А все дела оставляла на бабушку Сакине.
…Закутавшись в покрывало, бабушка Сакине двигалась по снегу, словно большая черная ворона.
Три дня все шел и шел снег, его навалило уже много. Как будто кто-то сидел наверху, распускал клубки снега и сбрасывал вниз. Иногда от усталости руки у него замирали, потом усталость проходила, и он снова принимался за работу…
Бабушка Сакине ворчала, глядя на Ахмада:
— Этого еще зачем взяла? Простудится — хлопот с ним не оберешься, не рада будешь.
Матушка оборвала ее:
— А куда денешься? Проснулся чертенок, начал реветь. Я испугалась, как бы не разбудил Хаджи…
— А если проснется Хаджи и увидит, что все ушли, не подумает ли чего?
— Нет, сегодня пятница, будет спать до обеда…
На улицах не было ни души, снег толстым белым ковром расстилался под ногами и потрескивал, как сухие щепки в огне.
На пустыре, по той стороне улицы, бродили вороны. Они клевали снег и казались очень довольными. Я вспомнил, как вчера вечером матушка сказала:
— Снег… Вот радость-то воронам!
Бабушка Сакине и матушка продолжали свой разговор:
— Да, вечером Багум-ханум приходила. Сказала, буду сидеть у дверей и ждать. Как постучите, открою.
— Кто будет сидеть у дверей? — спросил Ахмад.
— Чего ты везде лезешь, — оборвал я.
А матушка продолжала:
— Не спросила, кто у нее?
— Кого Хаджи желали — девочка, — ответила бабушка Сакине.
— Ах, чтоб ему лежать на столе для обмывания покойников за все, что я натерпелась от него, — сказала матушка.
— «Во имя Аллаха милосердного и всемогущего»… — забормотала молитву бабушка Сакине.
— Пошли скорей, уже совсем светло, — приказала матушка.
Низко опустив голову, старуха пробормотала:
— Холодно…
— А мне не холодно! — сказал Ахмад.
— Ну да, а сам дрожишь.
— Ничего и не дрожу…
— Хватит, — оборвала матушка.
Мы с Ахмадом шли впереди, а они за нами. Снег, как мягкий хлопок, ложился под ноги, и наши следы так и впечатывались в него. Сделав шаг, Ахмад оглядывался и смеялся от удовольствия. Лицо его алело, как кумач. Он скакал то с одного, то с другого бока от меня. В белом пальтишке, запыхавшийся и веселый, он походил на расшалившегося щенка.