— И цвет лица у тебя нездоровый — ты слишком бледная. Я заметила это сейчас, когда вошла. Возможно, тебе следует принимать железо.
— А зубы от этого не станут черными?
— Где ты слышала такую глупость?
— А может, так выглядят все невесты. Необходимость написать сто сорок три пригласительных письма, знаешь ли...
— Не будь неблагодарной... О, кстати, Роза Кинтер звонила. Спрашивала, что бы вы хотели в качестве подарка. Я предложила те кубки, которые ты видела на улице Слоан, помнишь, те, с выгравированными инициалами. Что ты собираешься надеть сегодня?
Каролин открыла платяной шкаф и вынула первое платье, которое ей попалось. Это оказалось черное бархатное.
— Это?
— Да. Мне нравится это платье. Но с ним тебе придется надеть черные колготки.
Каролин отложила его, достала следующее.
— Тогда это? — Наряд в восточном стиле (к счастью, не брючный костюм).
— Да. Очаровательно. С золотыми сережками.
— Я их потеряла.
— Неужели потеряла? Те сережки, что подарил Хью!
— Нет, не потеряла, а только не могу найти. Я положила их куда-то, но не могу вспомнить куда. Не беспокойся. — Она натянула мягкий как пух бирюзовый шелк через голову. — И вообще, обычно, если волосы распущены, серьги на мне не видны. — Начав застегивать крошечные кнопки, она поинтересовалась: — Как там Джоди? Где он обедает?
— С Кэйти в цоколе, я сказала, что он может присоединиться к нам, но он хочет смотреть по телевизору фильм про ковбоев.
Каролин распустила волосы и принялась расчесывать их.
— Он сейчас там?
— Думаю, да.
Каролин побрызгалась, взяв наугад первый попавшийся флакон духов.
— Если не возражаешь, — сказала она, — я сначала спущусь к нему и пожелаю спокойной ночи.
— Не надолго. Ландстромы прибудут через десять минут.
— Я не надолго.
Женщины пошли вниз вместе. Когда они спускались в зал, дверь гостиной открылась и появился Шарон Карпентер, держащий в руках красную флягу для льда. Она была сделана в форме яблока с позолоченным стеблем, который и являлся ручкой.
— Нет льда, — объяснил он, увидев их, затем, отступив назад, как комический актер на сцене, внимательно оглядел женщин и, пораженный их внешностью, застыл в середине зала, наблюдая их торжественный спуск по лестнице. — Отлично! Вы прекрасно выглядите! Какие великолепные женщины!
Шарон — муж Дианы. Каролин... она называла его по-разному: «муж моей мачехи», или «мой так называемый отец», или просто «Шарон».
Он и Диана поженились три года назад, но, как он любил сообщать окружающим, он знал ее и обожал с давних пор.
— Знавал ее прежде, — говорил он. — Думается, у меня были хорошие шансы, чтобы жениться на ней, но она уехала на греческие острова, чтобы купить там себе недвижимость, и следующей новостью, которую я узнал, так как она мне написала, была новость, что она встретила, полюбила и выходит замуж за архитектора — Джеральда Клибурна. Плевать, как его звали, создали семью художников, черт побери! Я чуть не умер!
Он остался преданным ее памяти. В отличие от дел любовных ему сопутствовал успех на деловой почве; он сделал карьеру адвоката, считался надежным человеком и пользовался успехом в деловых кругах Лондона. Чтобы попасть к нему на прием, требовалось записаться за месяц.
И в самом деле, его жизнь была так замечательно хорошо организована и приятна, что, когда овдовевшая Диана Клибурн с двумя пасынками вернулась в Лондон, чтобы осесть в своем старом доме, возобновить старые связи и начать новую жизнь, неизвестно было, что предпримет Шарон Карпентер в данной ситуации. Он слишком глубоко увяз в своих повседневных заботах, в своей адвокатской деятельности. Сможет ли он — даже ради Дианы — проститься со своей независимостью и согласиться на нудную жизнь простого главы семейства? Сплетники очень сомневались относительно этого.
Но они не учли всех достоинств Дианы. Она возвратилась из Греции еще более красивой и цветущей, чем когда-либо. Ей было теперь тридцать два, и она была на вершине своей привлекательности. Шарон, встретившись с ней вновь, был сражен наповал. Через неделю он попросил, чтобы она вышла за него замуж, и повторял это регулярно каждую неделю, пока она наконец не согласилась.
Первое, что она его заставила сделать, — это сообщить новость Каролин и Джоди.
— Я не смогу заменить вам отца, — сказал он им, меряя шагами ковер гостиной. Шея у него вспотела под их пристальными и странно идентичными взглядами. — Не сумею, так или иначе. Но я хотел бы, чтобы вы поверили, что можете использовать меня как доверенное лицо или возможного финансиста... В конце концов, это ваш дом... И я хотел бы, чтобы вы чувствовали...
Он путался в словах, мысленно проклиная Диану за то, что из-за нее он попал в эту нелепую ситуацию, и желал только одного: чтобы она позволила его отношениям с Каролин и Джоди развиваться медленно и естественно. Но Диана была нетерпелива по природе, она любила ясность во всем, и она хотела этой ясности немедленно.
Джоди и Каролин смотрели на Шарона, сочувствовали ему, но не высказывались и не делали ничего, чтобы помочь ему выйти из неприятного положения. Им понравился Шарон Карпентер, но они видели ясными глазами юности, что Диана уже прибрала его к рукам. И он говорил, что Милтон-Гарденс — их дом, не учитывая, что их настоящим домом был и всегда будет похожий на сахарную глыбу белый куб, который расположен высоко над водами темно-голубого Эгейского моря. Но это все кончилось, пропало без следа в волнах прошлого. Что Диана делала теперь, за кого она хотела теперь выйти замуж, это их не касалось. Однако, если ей хотелось выйти замуж и она собиралась это сделать, они были рады, что ее избранником стал большой и добрый Шарон.
Теперь Каролина прошла мимо него, стоящего в стороне, изысканно одетого, с накрахмаленным воротничком и немного смешного с этим ведерком для льда, которое он держит в руках. От него пахнет «Брютом» и чистым бельем. Каролин вдруг вспомнила небритый подбородок ее отца и его синие рабочие рубашки, которые он предпочитал носить прямо после стирки, обходясь без глажки. Она припомнила также поединки и споры, которые вели ее отец и Диана, и ее отец почти всегда побеждал! И девушку внезапно поразило то обстоятельство, что одна и та же женщина смогла выйти замуж за столь разных людей!
Спуск в цоколь — в область, подвластную Кэйти, — был подобен перемещению из одного мира в другой. Наверху был порядок: ковры пастельных тонов, люстры, тяжелые бархатные занавесы. Внизу все было загромождено, просто и весело. Потертый линолеум был покрыт яркими ковриками, занавески были из ткани с зигзагами и листьями, все горизонтальные поверхности были заставлены фотографиями, пепельницами из фарфора с забытых морских курортов, разноцветными морскими раковинами и вазами с пластмассовыми цветами. В красноватых отблесках каминного огня сидел, свернувшись в кресле и уставившись в экран телевизора, брат Каролин — Джоди.
Он был одет в джинсовый костюм, тельняшку и стоптанные ботинки. Зачем-то он нацепил ветхую кепку яхтсмена, которая была ему явно велика на несколько размеров. Он взглянул на сестру, когда она вошла, и затем опять уставился на экран. Он не хотел пропустить ни одного выстрела, ни одной секунды действия.
Каролин примостилась на краешке подлокотника рядом с ним, немного помолчала. Потом спросила:
— Что это за девушка?
— Да так, одна дура. Всегда целуется. Одна из этих.
— Тогда выключи.
Он подумал и решил, что в этом что-то есть, поднялся из кресла и нажал кнопку. Телевизор выключился со слабым стоном. Джоди стоял на коврике и смотрел на Каролин сверху вниз.
Ему одиннадцать, хороший возраст — из младенчества уже вышел, но еще не юнец, — высокий, худой, злой и прыщавый. Чертами лица он настолько напоминает Каролин, что незнакомцы, видя их впервые, сразу догадываются, что они брат и сестра. Но в то время как Каролин блондинка, Джоди скорее рыжий, и веснушки, слегка рассыпавшиеся по ее лицу, у Джоди усыпают, как конфетти, руки, плечи, лицо и спину. Глаза у него серые, улыбка появляется редко, но когда появляется, то очень искренняя, она обнажает зубы, слишком большие для его лица и немного изогнутые, как если бы они толкались, чтобы пробить для себя место.