Джоан хихикнула, предвкушая развлечение.
— Честно, нет, никогда не говорила. — Она закинула руку на спинку стула и продела пальцы между перекладинами, словно ребенок, старающийся оттянуть момент, когда его отправят спать.
— А как он это делал? Подражал метрдотелям?
— Он вообще был из тех, кто, выходя из такси и видя поднимающийся из решетки на мостовой пар, обязательно встает на четвереньки. — Ребекка втянула голову в плечи и вскинула вверх руки. — Мол, бойтесь меня, я сам дьявол!
Маплы посмеялись — не столько над самой историей, сколько над тем, как Ребекке удается изобразить выкрутасы своего спутника на контрасте со своей собственной скромностью. Они уже видели ее стоящей у дверцы такси и наблюдающей за спутником, который опускался все ниже, становился невольником собственной шутки, свивал пальцы в рожки, превращал пар у своих ног в пламя, отращивал копыта... Дар Ребекки, смекнул Ричард, был не в том, чтобы попадать в нелепые ситуации, а в умении изображать все, что она считает странным, в столкновении с собственным спокойствием. В ее изложении даже этот вечер мог предстать гротеском: «Мимо несутся галопом шестеро полицейских, а она как закричит: «Снег, снег!» и как начнет его тискать! Он в ответ твердит, что она больна, и накачивает нас хересом».
— Что еще он выкидывал? — жадно спросила Джоан.
— Когда мы с ним в первый раз куда-то пошли — это был большой ночной клуб где-то на крыше, — он перед уходом оттуда уселся за пианино и играл, пока арфистка не попросила его перестать.
— Та женщина играла на арфе? — потребовал уточнения Ричард.
— Ну да, тренькала себе... — Ребекка пошевелила пальцами, словно перебирая струны.
— Он что же, играл одну с ней мелодию? Аккомпанировал? — Ричард поймал себя на том, что задает вопросы каким-то сварливым тоном.
— Нет, просто сел и давай играть что-то совсем другое. Даже не знаю, что это было.
— Неужели так все и происходило? — не поверила Джоан.
— Потом мы перешли в другое место, там пришлось ждать у стойки, пока освободится столик. Смотрю — он бродит среди столиков и спрашивает людей, всё ли у них в порядке!
— Вот ужас! — ахнула Джоан.
— Конечно. Он и там потом бренчал на пианино. Мы были главным аттракционом. Где-то в полночь мы надумали отправиться в Бруклин, в гости к его сестре. У меня уже не было никаких сил. Мы вышли из метро на две остановки раньше, под Манхэттенским мостом. Вокруг никого, только черные лимузины снуют туда-сюда. Над нами, на высоте во много миль, — она подняла голову, словно глядела на облако или луну, — висел мост, а он твердил, что это надземная железная дорога. В конце концов мы нашли лестницу, и двое полицейских сказали, что нам лучше спуститься обратно в метро.
— Чем этот удивительный человек зарабатывает на жизнь? — спросил Ричард.
— Он школьный учитель. Большой умница! — Она встала и протянула длинную серебристо-белую руку. Ричард принес ее пальто и шарф и вызвался проводить до дома.
— Здесь меньше квартала! — запротестовала Ребекка, но без всякой настойчивости.
— Обязательно проводи ее, Дик! — потребовала Джоан. — Заодно купишь пачку сигарет. — Казалось, ей нравится мысль, что он побредет по снегу, словно она предвкушала, как он принесет домой вместе со снегом на плечах и с холодом на лице все ощущения от прогулки, раз она сама недостаточно здорова, чтобы выйти.
— Тебе бы перестать курить на денек-другой, — посоветовал ей Ричард.
Джоан на прощанье помахала им с лестницы.
Снег был виден разве что в свете фонарей, но все равно щекотал лицо.
— Теперь повалит по-настоящему, — сказал он.
— Да.
На углу, где зеленый сигнал светофора казался из-за снега голубоватым, он, видя, что она спешит переходить за ним на «зеленый» через Тринадцатую, спросил:
— Вы ведь живете на правой стороне улицы?
— На правой.
— Я запомнил, мы же везли вас сюда из Бостона. — Тогда Маплы жили на Восьмидесятых улицах. — Недаром мне запомнились большие дома.
— Церковь и училище мясников, — уточнила Ребекка. — Каждое утро, часов в десять, когда я иду на работу, ребята, будущие мясники, со смехом выбегают на перемену, а сами все в крови.
Ричард задрал голову и посмотрел на церковь. Шпиль с трудом можно было разглядеть на фоне высокого жилого дома на Седьмой авеню, с редкими освещенными окнами.
— Бедная церковь! — сказал он. — В этом городе шпилю трудно быть выше всего остального.
На это Ребекка ничего не ответила, даже своего обычного «да». Он почувствовал, что его склонность к проповедям неуместна. От смущения он привлек ее внимание к первому, что увидел, — к плохо освещенной надписи над большой дверью.